— Конечно, так лучше! — согласился Грубер. — А кто теперь лечит Авакумова?
— В том-то и дело, какой-то Трофимов.
— Трофимов? — протянул Грубер. — Что такое Трофимов? Откуда он взялся? Я никогда не слыхал о нем от Авакумова.
— Трофимов явился у него недавно и вдруг стал почему-то близок с ним, но почему — Станислав не знает. Только Авакумов имеет к Трофимову такое доверие, что даже отпускал с ним Луизу.
— Так это она с ним каталась на балаганах?
— Вот именно. И теперь он каждый день бывает у Авакумова и лечит его.
— Надо осветить его личность во что бы то ни стало и узнать, что это за человек! — раздумчиво произнес Грубер.
Иосиф Антонович самодовольно улыбнулся.
— Это будет сделано! — проговорил он. — И первое же сведение о том, что делает господин Трофимов у Авакумова, мы получим сегодня же здесь, у вас.
— Каким образом?
— Сведения эти принесут сюда.
— Кто?
— Ни более ни менее как тот же Варгин.
— Художник Варгин придет сюда?
— И расскажет, что делает господин Трофимов у Авакумова.
— Каким же это образом?
— Очень просто. После разговора со Станиславом и перед тем, как ехать к графу, я побывал у художника Варгина; это очень интересный, в смысле психоза, субъект, и я вам ручаюсь, что он придет сюда и расскажет все; будьте покойны, нужно лишь подождать только.
— И долго? — спросил Грубер.
— Что?
— Нужно ждать?
Иосиф Антонович посмотрел на часы.
— Я думаю, не больше времени, какое необходимо, чтобы приготовить чашку шоколада и выпить ее.
— Отлично! — согласился Грубер. — Я вам сварю, если хотите, шоколада, и мы выпьем его, пока явится ваш художник.
Грубер умел отлично варить шоколад по совершенно особому способу и благодаря этому попал во дворец, угодив Павлу Петровичу приготовлением шоколада, что послужило ему первым шагом к милостям государя, привлечь к себе которые он уже постарался затем.
LIX
Когда Крохин проводил графа и вернулся в столовую, Степан Гаврилович стоял, приложив руку к лицу, закрыв глаза и опустив голову.
Заслышав приближение Крохина, Трофимов отнял руку, и Крохин почти испугался выражению тоски и горя, какое было у Степана Гавриловича.
Крохин хотел было кинуться к нему, пораженный его видом, но Трофимов остановил его.
— Я пройду к больному, — сказал Степан Гаврилович, — оставьте меня одного с ним, пусть никто не входит в спальню, пока я не выйду оттуда.
Спокойный голос Степана Гавриловича и уверенность, с которой он произнес эти слова, подействовали на Крохина.
Он с удивлением взглянул на Трофимова и с еще большим удивлением увидел, что лицо его стало снова бесстрастно, холодно и загадочно, как у каменного изваяния сфинкса.
Крохин понял, что такой человек, как Степан Гаврилович, не нуждается ни в соболезнованиях, ни в расспросах, что бы ни случилось с ним или что бы ему ни предстояло.
— Кстати! — добавил Трофимов. — Вы внимательно следите за прислугой?
— Один мне кажется подозрителен, — ответил Крохин. — Вольнонаемный лакей Станислав!
— И, кажется, вы не ошибаетесь! — подтвердил Трофимов. — Пожалуй, лучше отошлите его куда-нибудь, пока я буду в спальне… Или нет! — вдруг остановил он сам себя. — Чему быть, того не миновать; пусть события идут сами собой и пусть все делается, как надо, чтобы оно делалось!
Кивнув Крохину, Степан Гаврилович прошел через коридор в спальню Авакумова и сел у постели больного старика, остановив на нем пристальный взгляд.
Авакумов продолжал метаться на постели, перебирать руками одеяло и бормотать бессвязные слова, смысл которых трудно было понять, но по голосу и выражению больного было видно, что для него эти слова были мучительны и страшны.
Изредка больной вскидывал голову, широко открывал веки и большими, выкатившимися безумными глазами взглядывал на Трофимова, но, несомненно, не видел его и бормотал свое. Мало-помалу он ослабел, прилег на подушку, вытянул руки и затих. Трофимов продолжал сидеть и смотреть на больного.
Прошло довольно много времени. Наконец, затихший Авакумов открыл глаза, и по его взгляду можно было понять, что он увидел и узнал Трофимова.
— Скорее… еще раз… — хриплым, сдавленным голосом произнес Авакумов.
Трофимов молчал и не двинулся.
— Скорее, — повторил старик, — я хочу жить!
Трофимов не отвечал.
— Вы хотите уморить меня, — собирая последние силы, заговорил Авакумов, — но если так, я позову сейчас людей и расскажу им все, и если я умру, то и вас сгноят в тюрьме.
Трофимов как будто не слышал угроз старика; он в глубокой задумчивости, казалось, внутренне приглядывался к чему-то, словно взвешивая и внимательно следя за колебанием чашек весов. Потом он, как будто уступив неотвратимому и неизбежному, решительно встал и направился к двери.
— То-то же! — прошептал Авакумов.
Степан Гаврилович вернулся, катя перед собой большое колесное кресло, и в этом кресле полулежал тот самый молодой человек, которого видел Герье у Авакумова лежащим в отдельной комнате.
Человек этот был так бледен, что в лице его не было, что называется, ни кровинки, и настолько слаб, что не имел сил не только двинуться, но даже поднять веки.
Трофимов подкатил кресло близко к кровати Авакумова, достал у него из-под подушки золотой шприц, обнажил руку бессильного молодого человека (рука эта была вся исколота) и быстрым движением вонзил шприц ему в тело.
Молодой человек дрогнул, и чуть слышный стон вырвался у него.
Трофимов вытащил шприц, наполненный уже кровью несчастного, сидевшего в кресле, и сделал этой кровью впрыскивание Авакумову.
В это время за дверью послышались шум, борьба, дверь распахнулась, и в комнату ворвался как бы обезумевший, в неистовом исступлении человек; другой напрасно силился удержать его.
Ворвавшийся был Варгин, а тот, который силился удержать, лакей Станислав.
Трофимов выпрямился, глаза его блеснули гневом и, вспыхнув, остановились на появившихся.
— Это преступление! — задыхаясь, пытался говорить Варгин. — Я видел все, вы… на каторгу…
Но он не договорил. Трофимов протянул к нему обе руки и сказал одно только слово:
— Спи!
Варгин пошатнулся, прислонился к притолоке и так и остался, замолкнув на полуслове.
Сзади него виднелось бледное лицо Станислава, который в ужасе глядел на Трофимова.
Тот, опустив одну руку, но другую держа вытянутою, подошел к Станиславу и тронул его за голову.