Орленев в избытке своего счастья подчинился ему беспрекословно, но теперь конечно жалел об этом. Свидание казалось ему слишком мимолетным, и он упрекал себя, зачем не сделал любимой девушке приходивших ему теперь в голову вопросов.
Он счастлив и несчастлив был в одно и то же время.
Он пытался отворить сам секретную дверь, чтобы еще раз спуститься к Гирли, но она казалась плотно заделанной в стену доской, и не было никакой возможности отворить ее. Орленев стучал в эту дверь и не услышал ответа.
Он провел бессонную ночь; он не мог заснуть и от радости, и от мучившей его неизвестности, когда они увидятся завтра, и вообще оттого, что наяву он так был счастлив, что не нуждался в сне.
Конечно, они должны увидеться завтра! Он умрет, но достигнет своего.
Он решил ранним утром отправиться к Гирли, велеть, чтобы его провели через сад к нему в каморку, и упросить старика, чтобы тот вез его сейчас же к Идизе. Но, когда утром поднялся дом, сделать это оказалось вовсе не так легко.
Орленев послал узнать, у себя ли Гирли; ему пришли доложить, что дверь в помещение старого музыканта заперта — признак, что его нет дома. Орленев сам спустился в сад, постучал, посмотрел: на двери Гирли висел огромный замок.
Нечего было делать — приходилось довольствоваться ожиданием.
И главное — никто не видел, когда, с кем и как ушел Гирли из дома. Обыкновение же его было, по словам прислуги, — раз он ушел с утра, не возвращаться уже до вечера.
Сергей Александрович сам понимал, что Гирли едва ли вернется скоро, потому что вероятно пошел по этим скучным разным делам. Значит, его можно было ждать только поздно вечером, опять через потайную дверь. Другого способа увидеться не было.
— Да он не говорил ли кому-нибудь, чтобы мне передали что-нибудь? Записку оставил, может быть? — допытывался Орленев.
Но ему в сотый раз сообщали, что никто не видал, как ушел старик, и что тот никому ничего не говорил.
Приходилось протянуть время до вечера.
Оставаться дома Орленеву не хотелось. Ему нужно было движения, жизни; ему нужно было людей, рассеяния.
Но всюду было еще рано.
Сергей Александрович сел на Фонтанке в лодку, выехал в ней на Неву и долго катался один. Потом он закусил у Гидля. Тут же в кондитерской ему попалась широковещательная афиша, зазывавшая в устроенный на Адмиралтейской площади балаган, где приезжей иностранной труппой показывались разные чудеса: премированный жонглер становился на голову, ел и пил за здравие всей «кумпании» в таком положении. Дрессированные собаки прыгали через огненный обруч, кто-то плясал по канату. Но главную прелесть программы составляла девица Шарлотта, входившая в клетку с живым львом и укрощавшая его на глазах у публики. Представление начиналось в два часа дня.
— Что это вы рассматриваете программу? — услыхал Орленев, занятый разглядыванием афиши.
Он поднял глаза и узнал Доронина. Они поздоровались.
— Да так, от нечего делать, — машинально ответил Сергей Александрович и положил афишу — он все сегодня делал машинально в ожидании вечера.
С каким удовольствием проспал бы он это время или хотел бы, чтобы оно пропало так, даром, у него, было вычеркнуто из его жизни! Но видно Гирли был прав — ничего не проходило даром, и, пока время тянулось, Орленев должен был волей-неволей подчиниться ему.
— А это очень интересно, — проговорил Доронин, — мне рассказывали, что стоит пойти. Вы не собираетесь?
— Куда?
— Да вот, посмотреть на представление. Я хотел бы сегодня отправиться. Пойдемте! Хотите?
Удивительно добродушный человек был Доронин. Таких людей Орленеву приходилось встречать только в России. На него никак нельзя было сердиться.
Сергей Александрович, будучи у него на вечеринке, встретил у него зубовский кружок; значит, можно было предполагать, что Доронин — приверженец Зубовых. Но вот он, Доронин, отлично знал, что сам Орленев служит у светлейшего и несмотря на это дружит с ним, и дружит видимо без всякой задней мысли или расчета (что всегда заметно), а так, просто потому, что сам он — хороший человек и желает быть со всеми в хороших отношениях.
— Так пожалуйста, пойдемте вместе! Будет отлично, и мы проведем время, — упрашивал Доронин.
Орленев подумал, что действительно ему все-таки лучше будет провести время с Дорониным, чем оставаться одному, и согласился идти смотреть представление.
«Представление так представление, — решил он, — мне все равно!»
Добродушный Доронин был все-таки для общества приятнее всех молодых людей, с которыми Сергей Александрович встречался до сих пор.
2
Они посидели еще немного у Гидля, затем отправились к началу обещанных «комедийных действ» на площадь в балаган и купили там себе места.
Публики, всегда жадной на всякие новинки, собиралось довольно много. И публика эта была чистая. Однако знакомых среди нее не только Орленев, но даже Доронин, знавший, казалось, весь Петербург, не встретил. Тут были по преимуществу купцы, иностранцы. В дешевые места ломилась толпа простонародья.
— А знаете, стоит ли идти? — впал в сомнение Доронин, которому, по правде сказать, никто не говорил о прелестях балагана на Адмиралтейской площади, а он так, из своего добродушия, решил, что, должно быть, там будет интересно.
Орленеву было решительно безразлично. Он со вчерашнего дня чувствовал себя не от мира сего.
— Как хотите! — согласился он.
— Знаете, — сказал Доронин, — я смотрю на вас и радуюсь: у вас удивительно счастливый вид сегодня.
— Да, я счастлив, — ответил Сергей Александрович с удовольствием.
«Сказать ему или не сказать?» — вдруг пришло ему в голову, но он тут же отогнал эту мысль, как совершенно несуразную: с какой стати он будет рассказывать Доронину о том, почему он счастлив?
— Ну так что ж, пойдемте? — предложил Доронин, чтобы сказать что-нибудь. — Представление, кажется, началось.
И они вошли в балаган.
Представление действительно началось.
На сцене был уже поднят занавес, и там какой-то усатый, мускулистый человек стоял вверх ногами и разводил ими в воздухе. Он долго приноравливался в этом неудобном для себя положении, наконец установился в равновесии и протянул руки. Ему подали три ножа, он стал их перекидывать из одной руки в другую. Публика зааплодировала. Тогда человек бросил ножи, взял скрипку и стал играть на ней. Играл он скверно. Орленев предпочел бы гораздо лучше слушать игру прямо стоящего, но хорошо играющего музыканта, однако публике очень понравилось, что человек стал вверх ногами и играл плохо. Опять зааплодировали. Человек, поиграв, начал есть вилкой с тарелки, потом пить из стакана…
Орленев отвернулся и стал разглядывать сидящих вокруг него. Интересного было очень мало.
