Дама Кёгоку молча удалилась в свои покои, расположенные в западном крыле замка, а на следующий день снова нанесла Тяте визит и, не успев войти, протянула ей свиток.
Это было письмо от Хидэёси, датированное двадцать вторым днём четвёртой луны. Тятя развернула его и принялась читать. Хидэёси писал, что в скором времени намерен наведаться в покои западного крыла. «Как ваши глаза? Я слышал, что источники в Ариме весьма способствуют исцелению глазных хворей, а посему отрядил туда Мондо Маэду, дабы он отдал необходимые распоряжения…» Стало быть, недуг дамы Кёгоку не был притворным и она на самом деле ездила в Ариму одна — лечиться.
Тятя невозмутимо продолжила чтение.
«К двадцать седьмому или двадцать восьмому дню нынешнего месяца в Ариме всё будет готово к вашему приезду. Желательно, чтобы вы отправились туда под присмотром вашей матушки. С болью в сердце отпускаю вас от себя, однако же наберитесь терпения — вашим прелестным глазкам надобен хороший уход, иначе зрение вовсе испортится. Снадобья и притирания, несомненно, пойдут вам на пользу, но нет ничего лучше омовения в горячих источниках. А после серных бань настоятельно рекомендую массаж».
Знакомые, небрежно начертанные кистью крупные иероглифы походили на магические знаки — Хидэёси, как всегда, напускал колдовские чары на женское сердце, завораживал медоточивыми речами, подкупал ласковой заботой. Тятя прочитала письмо до конца и обратила взгляд на даму Кёгоку, застывшую перед ней в низком поклоне.
— Прошу простить меня за неоправданные подозрения. Надеюсь, глаза вас больше не беспокоят?
Дама Кёгоку подняла голову с видимым облегчением. Конечно, она решилась показать Тяте это письмо — под давлением, против собственной воли, — лишь потому, что в нём не было ни слова о любви, ни одной сомнительной фразы, и всё же теперь, когда стало ясно, что кузина не злится на неё, у бедняжки словно камень с сердца свалился.
А Тятю между тем, несмотря на её благодушный тон, одолевали далеко не приятные мысли. Она поняла, что старый самодержец питает тёплые чувства не только к ней. Он, без сомнения, любил даму Кёгоку: за каждым словом письма проступала искренняя, нескрываемая привязанность. Той же нежностью дышали и послания, адресованные ей, Тяте. Вполне возможно, что он таков и с Госпожой из Северных покоев, и с дамой Кагой, и с дамой Сандзё… Берётся за кисть и с улыбкой оживляет в памяти лицо каждой из них, чтобы набросать несколько столбцов, преисполненных любовного томления…
После ухода дамы Кёгоку Тятя прогулялась по саду. Она чувствовала себя опустошённой, лишённой сил. Впервые за долгое время ей вспомнились Такацугу Кёгоку и Удзисато Гамоо. С тех пор как стала наложницей Хидэёси, она успешно подавляла в себе эмоции, которые вызывали у неё когда-то эти мужчины, а затем и вовсе перестала думать о них, но в этот день перед её мысленным взором вновь встали лица молодых самураев, чьё присутствие в былые времена заставляло девичье сердце биться сильнее.
Да, Хидэёси, бесспорно, любил её. Но для него она была одной из многих — в этом тоже не приходилось сомневаться. А что же она? Какова истинная природа её отношения к этому человеку? Можно ли её чувства к нему назвать любовью? Или же любовь — это то, что ей внушали по очереди, каждый в своё время, Такацугу и Удзисато? Теперь она поняла, прочитала ясный ответ в своей душе, и тем не менее сила привязанности к старому полководцу, отцу двоих её сыновей, от этого не ослабла. Возможно, чувство, которое она питает к Хидэёси, нельзя назвать любовью, но оно столь же глубоко и пронзительно, как истинная любовь.
Тятя бродила по саду, тонувшему в летних прозрачных сумерках, и думала о былом. О той поре, когда она, совсем молоденькая наложница Хидэёси, мечтала убить своего господина. Прошло шесть лет, и вот теперь та же мысль молнией сверкнула в голове, но… тотчас погасла, сменилась другой: Хидэёси должен жить, и чем дольше — тем лучше. Он просто обязан жить — ради Хирохи. Размышляя о сыне, Тятя направилась к своим покоям; её опустевшее сердце расцветало, наполняясь трепетной нежностью к ребёнку. Никогда ещё Хирохи не вызывал у неё такого приступа всепоглощающей любви и… грусти. Она не колеблясь отдала бы за него свою жизнь, принесла бы ему в жертву Хидэёси… Нет, она не убьёт старого тайко — напротив, использует его жизнь, всю, до последней капли, во благо Хирохи.
Едва ступив в свои покои, Тятя потребовала, чтобы ей принесли сына.
В опочивальне, затопленной тусклым предзакатным сиянием, личико двухгодовалого малыша, мирно посапывавшего во сне, показалось ей слишком бледным. Пока служанки не зажгли фонарики, она сидела в полутьме неподвижно, вглядываясь в спящего ребёнка и думая о том, что в его жилах течёт кровь Асаи и Ода.
VII
Письмо Хидэёси к Тасуко произвело на Тятю глубокое впечатление. Она немедленно велела Офуку, одной из своих прислужниц, разузнать всё о том, как Хидэёси ведёт себя с остальными женщинами, и таким образом ей стало известно, что он дважды приглашал законную супругу в Фусими после окончания строительных работ и дважды вместе с ней покидал Дзюракудаи, чтобы нанести официальные визиты кампаку Хидэцугу. Весной тайко любовался цветением вишни в Дайго в обществе дамы Каги и трижды призывал её к себе в Фусими; в последний раз пребывание Омаа в новом замке продлилось целых семь дней. Что до дамы Сандзё, сёстры Удзисато Гамоо, Хидэёси тоже возил её в Дайго, кроме того, она сопровождала его на пиры, которые устраивались столичными вельможами. Правда, имён вельмож, принимавших у себя тайко и даму Сандзё, Офуку узнать не удалось.
Дама Кёгоку, в отличие от прочих, после той поездки на источники в Ариму неотлучно пребывала в Осакском замке. Возможно, Хидэёси намеренно избегал появляться на людях в её обществе, дабы не уязвить чувства Тяти и Госпожи из Северных покоев, в ту пору также проживавших в Осаке. Однако при этом ходили слухи, что он распорядился выстроить на территории Фусими резиденцию под названием Сосновый павильон, в которой намеревается разместить даму Кёгоку, а на третьем дворе замка уже идёт строительство обиталища для пятой дочери Нобунаги Оды, о которой все вечно забывали или предпочитали не помнить — то ли потому, что была она дурнушкой и ничем не примечательной личностью, то ли оттого, что слишком давно стала наложницей Хидэёси. Ещё тайко регулярно поддерживал отношения с несколькими прелестницами низкого происхождения, среди которых самой известной была дама Сайсё, — они неоднократно составляли ему компанию на чайных церемониях и представлениях театра Но.
В конце лета Хидэёси провёл в Тятиной опочивальне три ночи подряд — неслыханное дело! Госпожа из Северных покоев в ту пору отсутствовала — отправилась поклониться праху матери своего супруга.
Тятя давно уже поджидала возможности неспешно и без помех побеседовать с Хидэёси наедине. Ей не терпелось в приватной обстановке обсудить такие вещи, о! которых не стоило заговаривать в течение его обычных кратковременных визитов и которые не подлежали обсуждению между господином и наложницей. Им нужно было провести несколько часов втроём с сыном, снова почувствовать себя отцом и матерью. С начала года Тятя только об этом и думала, и вот наконец случай представился.
