Вечером она положила дзабутон для Хидэёси у выхода на энгаву, велела принести сакэ и закуски, затем отпустила прислугу. Она нарочно выбрала это место у раздвинутых сёдзи, где витала вечерняя прохлада и можно было видеть, не забрёл ли в обширный сад незваный гость.
— Есть у меня к вам одна просьба, господин… — начала Тятя без околичностей. — Давно хотела с вами о том потолковать, да всё никак не выдавалось оказии…
— Что за просьба? — осведомился Хидэёси.
Вид у него был скучающий, в глазах — лёгкая насторожённость, и Тятя подумала, с таким ли выражением лица он выслушивает других наложниц, когда те выпрашивают у него милости и подарки.
— Я не прошу вас свозить меня в Дайго на любование цветущей сакурой или в Ариму на горячие источники, чайные церемонии и представления театра Но тоже не влекут меня, — медленно и чётко проговорила она.
Хидэёси не смотрел на неё и по обыкновению молчал, дожидаясь, пока она закончит. Теперь вид у него был невинный и слегка смущённый.
— Вы исполните мою просьбу, господин? — тихо спросила Тятя.
Взгляд Хидэёси, до сих пор блуждавший по саду, устремился на неё.
— Так чего же ты от меня хочешь? — так же тихо спросил он.
— Вы помните ту ночь, когда мы любовались полной луной после смерти нашего Цурумацу?
— Гмм…
— Как вы страдали тогда, мой господин, как тяжело было мне… Дабы облегчить скорбь, вы замыслили много деяний: брак Когоо, поход на Чосон…
— Тятя! — сурово перебил её Хидэёси. — Ты хочешь поговорить со мной о Хидэцугу?
— Да, — сказала она и, подняв голову, открыто посмотрела ему в глаза.
Их взгляды на мгновение скрестились в пространстве и тотчас разошлись. После смерти Цурумацу Хидэёси, уже не надеявшийся на то, что сможет зачать второго сына, избрал наследником родного племянника и передал ему титул кампаку. Впервые о своём решении он объявил на пиру в честь любования полной луной тремя годами раньше. Именно об этом событии напомнила ему Тятя.
— Молодой господин Хирохи останется без…
— Я думал об этом. И кажется, нашёл выход. — Перед Тятей теперь сидел не всемогущий тайко, а старый отец, озабоченный будущим своего сына. — По счастью, у Хидэцугу есть дочь. Я выдам её за Хирохи.
Этот брак, по мысли тайко, должен был позволить Хирохи унаследовать титул кампаку от своего тестя. Но женитьба двухгодовалого мальчика выглядела в глазах Тяти мерой весьма ненадёжной — она рассчитывала на более действенное решение проблемы, надеялась, что Хидэёси отберёт титул у Хидэцугу и официально объявит Хирохи своим наследником. Власть, которой обладал тайко, вполне позволяла ему это сделать. Однако Тятя не осмелилась сказать господину о том в открытую.
— Я попрошу супругу Тосинаги Маэды стать посредницей в устроительстве этого брака, — продолжал между тем Хидэёси.
Тятя молчала. Она не верила в то, что женитьба на дочери Хидэцугу обеспечит Хирохи в будущем статус законного наследника дома Тоётоми.
Хидэёси тоже некоторое время хранил молчание, затем, словно бы и сам усомнился в верности своего решения, вдруг предложил другой выход:
— Или вот что: пожалуй, я разделю страну на пять провинций, четыре отдам Хидэцугу, одну — Хирохи.
Этот второй план имел перед первым определённое преимущество: можно было воплотить его в жизнь незамедлительно, не дожидаясь, пока мальчик достигнет брачного возраста. Но Тяте такой передел наследства показался вопиющей несправедливостью. Выслушав Хидэёси, она не произнесла ни слова. Он же впал в задумчивость, и теперь тишину нарушали лишь вздохи и едва различимые «гмм, гмм», свидетельствовавшие, как почудилось Тяте, о тому что в голове тайко зреет новая идея. Но когда он поднял к ней бледное лицо, женщина вздрогнула от страха — столько боли и обречённости было в его глазах.
— Моё решение в ночь любования полной луной было преждевременным, — тихо проговорил Хидэёси.
На том их беседа закончилась, меры так и не были приняты.
Три месяца спустя, в середине двенадцатой луны, Тятя и Хирохи переехали в Фусими. Дама Кёгоку последовала за своей кузиной и разместилась в Сосновом павильоне. Прежде, в Осакском замке, Тасуко величали Госпожой из Западных покоев, теперь она для всех стала Госпожой из Соснового павильона.
Тятя наконец получила возможность осмотреть новый замок. Вид оттуда открывался волшебный, раньше она и представить себе не могла такой красоты. На юге взорам являла себя полноводная Удзигава, на севере маячили вдали киотоские посады, а внизу к самой крепостной стене подкатывало соломенно-черепичное море крыш. Едва закончилось строительство замка Фусими, купцы со всех концов страны заняли северный посад, и теперь в этом; торговом квартале, где сплочёнными рядами стояли лавки и трактиры, с утра до ночи кипела жизнь. На востоке меж поросших соснами горных склонов текла Кицугава, теряясь из виду в необозримой дали; на западе по зелёной равнине вилась голубая лента Ёдогавы.
Из всех замков, где Тяте приходилось бывать, этот казался ей самым восхитительным, и её переполняла гордость при мысли о том, что Фусими принадлежит её сыну. Им отвели покои в тэнсю. Величественные стены главной башни западного крыла и Соснового павильона возносились высоко над резиденциями даймё в черте замка.
С тех пор как Тятя и Хирохи разместились в Фусими, Хидэёси разрывался между Фусими и Осакой, попеременно останавливаясь на постой то там, то здесь и не избрав в качестве официальной резиденции ни одну из крепостей. При этом Осака отныне всеми рассматривалась как владение Госпожи из Северных покоев, а Фусими — как собственность дамы Ёдо.
С наступлением 4-го года Бунроку
[97]
Хирохи сравнялось три года. Тайко собирался провести новогодние празднества в Осаке, поэтому Тятя велела свитским дамам сочинить благопожелательное письмо его светлости от имени Хирохи и вместе с подарком — маленьким ножичком для обрезания ногтей — отправить его адресату.
Через два дня примчался гонец с ответом от Хидэёси.
«Прочёл твои благопожелания, и сердце моё возрадовалось. Спасибо за ножичек, он весьма меня позабавил. Вскоре я навещу тебя, чтобы отблагодарить при личной встрече, однако сперва мне надобно нанести визит правителю Харимы. Скучаю по тебе каждое мгновение, не терпится тебя расцеловать».
Письмо было адресовано «господину Хирохи от тайко из Осаки», но составлено в таких выражениях, будто Хидэёси обращался к Тяте, а не к сыну, и всё же её это не столько обрадовало, сколько разгневало — ведь она знала, что точно такие же нежные послания, преисполненные благодарности за новогодние дары, в эти дни старый тайко отправляет одно за другим всем своим наложницам.
На исходе первого лунного месяца и в начале второго Хидэёси несколько дней пожил в Фусими. Как только у него выдавалось свободное время, он приходил в Тятины покои поиграть с сыном и каждый раз придирчиво надзирал за прислугой, смотрел, хорошо ли заботятся о маленьком господине, устраивал разнос нянькам и наставникам, если вдруг замечал, что мальчик слишком легко одет. Заставая Хирохи в дурном настроении, Хидэёси тотчас затевал дознание — не обидел ли кто любимое чадо, все ли его желания выполняются с надлежащим тщанием. Старик сделался придирчивым и склочным во всем, что касалось присмотра за его сокровищем.
