– Вы о деле князя Кропоткина?
– Да.
Рачковский улыбнулся.
– Ах, Александр Спиридоныч, Александр Спиридоныч... Так-то оно так, да только сотня парламентариев потребовала немедленной амнистии.
– Которая, однако, не выгорела.
– Оттого, что преступление Кропоткина было совершено здесь, на территории Франции, и судил его суд французский. А у нас с вами-то никаких юридических обоснований нет-с. И быть не может-с... – Рачковский опять иронически улыбнулся. – Орден Святыя Анны... Лента через левое плечо... А мосье Равошоль, бьюсь об заклад, придерживается пословицы: из орденской ленты шубы не сошьешь. Ему шуба нужна, вот что, Александр Спиридоныч. Шу-ба-с!
– И во сколько она нам влетит?
– Одному комиссару или вообще? – Рачковский широко повел рукою.
– Вообще.
Рачковский помолчал. Он уже знал прижимистость подполковника Скандракова. Радетель казенного добра, черт его задери. Не из своего кошелька, а жмется, как барышник.
– Уж я прикидывал, – сказал Рачковский, – и так прикидывал, и эдак...
– И что же?
– В итоге, Александр Спиридоныч, никак не меньше пятнадцати.
– Пятнадцати тысяч? Рачковский вздохнул.
– Именно-с. Меньшим не обернуться. – Он оживился. – Да вы, прошу вас, вникните. Вот взять Дегаева. Безвредный, никому уж не нужный. А за него, извольте-ка, за него – десять. За одно лишь указание, где он. А тут... – Рачковский руки воздел. – Тут тяжкий преступник, главарь, вся надежда революции!
– Десять тысяч объявлено отнюдь не за «указание», – сухо поправил Скандраков. – За по-им-ку. А за указание – вполовину меньше.
– Ну хорошо, хорошо, пусть так, ошибся. Однако как не признать – Тихомиров-то не чета Дегаеву! Как не признать?
Скандраков насупился. Его коротенькие ножки, суча и припрыгивая, то высовывались, то вновь прятались под креслом. Эва заломил, брюзгливо думал Скандраков. Правда, в банке – «золотой молоток». И прямехонько на сей параграф расходов. Но Александр Спиридонович всегда жалел казенные деньги. Искренне жалел. А Рачковский и в ус не дует. Привык, видать, жуировать. Ишь нафранчен-то. А в отчетах, которые шлет департаменту, привирает. Как пить дать привирает. А вот пойди-ка обревизуй такого. Нагородит с три короба, а не ухватишь. Однако должное следует отдать – ловок, деятелен, неглуп, далеко не глуп.
Петр Иванович Рачковский числился в посольском штате. Де факто – «состоял при Министерстве внутренних дел». Он давно убрался из России. Пришлось-таки покинуть дорогое отечество: Петеньку Рачковского еще студентом изобличили в провокаторстве, он опасался мести бывших коллег, москвичей революционного толка. А в Париже выказал недюжинные способности. С самим префектом завел связи! Префект здесь – важная птица, веса значительного. Префект Парижа, назначенный лично президентом, подчинен лишь министру внутренних дел. И весь политический сыск в столице тоже у префекта: первое бюро в его канцелярии, в его управлении префектурой.
Чрезвычайные полномочия подполковника Скандракова, личная инструкция г-на Плеве, доставленная дипломатической почтой, произвели на Рачковского известное впечатление. Но в трепет не повергли. Он не лебезил, не заискивал перед посланцем Санкт-Петербурга. В Париже Рачковский плавал акулой. Все умел сообразить, завязать и развязать. Скандраков же здесь, в Париже, казался Рачковскому провинциалом. Однако именно «провинциал» располагал текущим счетом в банке, а к банковским счетам Петр Иванович всегда испытывал почтение.
Практический план «принудительного доставления тяжкого государственного преступника дворянина Льва Александровича Тихомирова» уже вызрел в сообразительном, гибком и хитром уме Петра Ивановича.
Никакой Ландезен, никто из тех, кто терся рядом с Тихомировым по указке Рачковского, не сумел бы уломать Тихомирова хоть на неделю посетить Россию. Высылка из Парижа в провинцию, обещанная и префектом, и комиссаром, вопроса не решала. Оставалось одно: насилие, похищение.
И сразу же топорщились всяческие «но». Тихомиров ныне редко отлучался из дому; а если и отлучался, то к двум-трем лицам. Его внезапное исчезновение, несомненно, всполошит русскую эмигрантскую шатию, друзей-французов. Полиции придется принимать меры, и, конечно, ни сам префект, ни комиссар Равошоль не посмеют пресечь розыски. Наконец, на франко-германском кордоне могут возникнуть черт знает какие затруднения: республиканская пограничная стража, весьма снисходительная на рубежах Швейцарии, весьма бдительна – по въевшейся неприязни к немцам – на рубежах Германии.
Скандраков не спорил. Но волков бояться – в лес не ходить. А идти надо было, ничего не попишешь. И Петр Иванович развивал «методу умыкания».
– Тут раньше всего что нужно? – вопрошал он, азартно раздувая хрящеватые ноздри, в то время как руки его машинально холили одна другую. – Тут раньше всего отменная карета. Ковер-самолет! И я уж приглядел – чудо. Лошади чтоб первейших статей, королевские. Эдаких в Париже раздобыть невелик труд. Найдем. Кучером – непременно француз. И непременно агент. Равошоль обещал верного малого. Разумеется, и этот заломит втридорога. – Рачковский хохотнул. – Знаю, Александр Спиридоныч, нож вам острый, но уж чего тут... – Скандраков не улыбнулся, Рачковский продолжал: – Доктор нужен, не обойтись никак: шприц, морфий... Ну да-да, это уж как он-то, Тихомиров, в карете... Схватить надо где-нибудь в малолюдстве. А ежели в провинцию его выпрут – и того лучше! Уехать-то он уедет, да недалеко. Голову даю наотрез, где-нибудь близ Парижа окопается. А для нас это... – Рачковский пальцы горстью к губам поднес и причмокнул. – Деревенское уединение, лесочек, проселочек, ан мы тут как тут. Приедем, подстережем на прогулке, окликнем: «Извините, сударь, куда ведет эта дорога?» И вот она – минута: рывком в карету, а в горло – кляп, а доктор – сц-ц-ц-ц... – Рачковский изобразил звуком и жестом что-то похожее на инъекцию. – Морфий – штука верная: уснет. Тишина, глубокий сон, а карета – пошел, пошел...
Скандраков покачал головой.
– Доктор... Где же такого охотника наймешь?
Рачковский сцепил руки замком, потряс ими.
– Вот тут, признаюсь, незадача. Сперва-то я одного заприметил. Эх, думаю, лучшего не придумаешь.
– Кого?
Рачковский объяснил: того самого, что лечит тихомировского отпрыска.
– Представляете, Александр Спиридоныч? Каков эффект: Тихомиров, увидев его в карете, онемел бы. Это уж точно: так бы и онемел. А медик бы – сц-ц-ц-ц... – Рачковский повторил жест и звук, означающий инъекцию.
– Да, пожалуй, такой бы пассаж, – согласился Скандраков.
– Однако... – Рачковский вздохнул. – Я справки навел: негож, каналья. Никуда не годится. Этот самый медик коммунарам сочувствовал, раненых выхаживал. Нет, кашу не сваришь.
– А если с полицейским врачом? – предложил Скандраков. – У них при комиссариатах состоят? – И, не дождавшись ответа: – А может, вы сами? А? Сами вы бы и того-с...
