Впервые в жизни Искандар разочаровался в себе, подверг сомнению свой божественный дар предугадывать действия противника. Он был уверен, что толпа гребцов с ходу кинется штурмовать кормовую башню, отхлынет, подобно приливу, оставив после себя трупы, как волна — водоросли и камни. И лишь потом обескураженные вожаки рабов, возомнившие себя новоявленными Спартаками, начнут думать, как действовать дальше. В миг растерянности турки обстреляют восставших картечью, вызовут панику и уж тогда пойдут в завершающую атаку, нанесут, как говорили западноевропейские рыцари, «удар милосердия»…
Вместо этого невольники трусливо — и надо признать, весьма разумно — прятались за мачтами, грудами тел, обломками такелажа, остовами спасательных шлюпок, крышками люков, артиллерийскими лафетами, не выражая намерения приближаться к корме. Некоторые из них (судя по внешности, европейцы, а по повадкам — бывшие солдаты) завладели мушкетами и аркебузами. Истинное же потрясение Искандар испытал, увидев, что дюжина рабов развернула одну из бортовых пушек, стоявших на верхней палубе, и нацелила ее прямо на корму. Распоряжались ими Джумбо и Сафонка.
Грек дал волю гневу и досаде, вызванным грубой недооценкой противника.
— Проклятый черномазый! Почему ж ты не сгорел!
Чувство справедливости заставило сразу же пожалеть о сказанном. Он искренне восхищался негром, ибо ничего не ценил на свете больше, чем полководческий талант.
«Только Джумбо мог удержать рабов от бессмысленной немедленной атаки, догадаться использовать артиллерию… А Сафонка умеет обращаться, с пушками. Почему же судьба так немилостива — в самый решающий час моей жизни выбрала достойного противника. Ведь из тысяч сражений, известных истории, можно пересчитать по пальцам такие, когда мерялись силами истинно великие полководцы. Ганнибал и Спицион Африканский, Сулла и Марий, Цезарь и Помпей, Аттила и Аэций, Тамерлан и Баязет Молниеносный… Остальным гениям противостояли в основном бездарности и посредственности. А, может, хорошо, что соперник под стать? Император Акбар утверждал: „Враги — это тень человека. Величиною этой тени можно мерить значимость деяний человека“. Ладно, не будем отвлекаться…»
— Всем укрыться! — крикнул Искандар.
Вовремя. Ядро со свистом пролетело в трех локтях над башней. Сафонка не ведал тонкостей наводки испанской корабельной кульверины, отличавшейся от воронежских пушек, и промазал. Тратить время на перезарядку не стали: не было уксуса для охлаждения, ствол остывал бы слишком долго. По приказанию Джумбо новоявленные артиллеристы бросились подкатывать второе орудие.
Не дожидаясь нового выстрела, Искандар собрал самопальщиков и велел убивать любого из рабов, кто высунет нос из-за укрытий и полезет к пушкам.
Из-под дождя арбалетных болтов и аркебузных пуль Сафонку едва успела выдернуть могучая рука Джумбо.
— Нет высовываться! Мы и так заставить турок напасть на нас быстро как можно! Смерть иначе нам! Усталость свалить с ног!
Сафонка и Хуа То согласно кивнули. Они знали, что такое внезапная усталость после боя. Схлынет горячка. Ноги, руки, голова наливаются свинцом. Щемит сердце. И никакая сила не заставит подняться с места и вновь идти в атаку. А ведь рабы измотаны еще и предыдущей греблей!
Конечно, турки тоже не из железа сработаны, но они — опытные воины, привыкшие сражаться подолгу, умеющие использовать короткие передышки между схватками для отдыха и расслабления.
Теми же соображениями руководствовался Мурад, поздравляя командира с неизбежной скорой победой.
Искандар огорченно закусил губу. До него с потрясающей ясностью дошло, что победа все еще очень далека. Морской бой словно разбился на множество отдельных поединков. Исфандияру из «Шах-намэ» пришлось совершить семь подвигов, один труднее другого. Подобно железнотелому герою книги Фирдоуси он, Искандар, с честью выходил из каждой переделки, но перед ним возникали все новые, более опасные враги, преграды, ловушки. Не постигнет ли его печальная участь Исфандияра? Может, Джумбо уподобится древнеиранскому богатырю Рустаму, чьи стрелы принесли гибель доселе неуязвимому и непобедимому воителю?!
Негр наверняка поступит так, как сделал бы я сам. Принудит врагов к немедленной схватке, покуда его собственное войско не размякло, не потеряло боевого пыла. У рабов слишком мало стрелков, способных, взобравшись на мачты, перебить бывших хозяев, как куропаток. Турки успеют посшибать их раньше. Значит, у Джумбо остается один выход — предать галеон огню. Нам нужно будет немедленно тушить пожар, а это невозможно сделать, предварительно не уничтожив восставших…
Скверно, что рабский вожак перехватил инициативу. Теперь он навязывает мне темп и манеру боя. Я был вынужден вести штурм кормовой башни вместо правильной осады… Обстреливал своих… Вот они, лишние потери… И теперь придется атаковать в лоб вопреки всем своим принципам…
— Самопальщики, приготовьтесь! Сейчас райя выскочат из укрытий, подбегут к левому борту и станут притягивать корабль к пылающей каторге! Уничтожайте их!
Османы недоверчиво посмотрели на командующего: откуда он взял, что рабы решатся на самоубийство? И тут же вынуждены были поднять ружья, арбалеты и луки. Гребцы действительно кинулись к борту, прикрываясь импровизированными щитами из связанных кое-как досок. Некоторые пятились, держа перед собой трупы для защиты от пуль и стрел. Десяток бывших воинов во главе с Сафонкой, завладев аркебузами, повели ответный огонь по османам. Заскрипели веревки. Сначала инерция удерживала корабли на месте, потом как будто невидимые магниты начали притягивать их друг к другу.
— Все вниз! Общая атака! В первую очередь убивайте вожаков и стрелков! — крикнул Искандар и ринулся в свою последнюю битву.
Соотношение сил складывалось не в пользу мятежников; трое или четверо против одного турка. У отряда Сафонки имелось пятикратное преимущество, и то все погибли. Однако теперь повстанцы были вооружены не деревяшками, а ятаганами, шпагами, палашами, пиками, пистолями, арбалетами и аркебузами, подобранными с палубы. Это несколько уравновешивало шансы. Главным же их козырем оказались Джумбо и Хуа То.
Черный гигант оставил Сафонку во главе стрелков, приказав охотиться за турками из-за укрытий и вступать в рукопашную лишь в самом крайнем случае. Поэтому русский видел сражение как бы со стороны. Он никогда не встречал таких бойцов, как негр и китаец!
Джумбо, вооруженный обломком огромного весла, который обычному человеку было бы нелегко просто тащить, превратился в оживший таран. Там, где он пролетал, ряды противника выкашивались.
Хуа То сражался совсем иначе, хотя не менее смертоносно. Держа в руках по сабле, он необыкновенно быстро рубился, прыгал, кувыркался, переворачивался в воздухе, как скоморох, делал неожиданные телодвижения, обманывающие противника, бил ногами из немыслимых положений.
Забивая пулю и пыж в дуло пистоля, Сафонка слишком поздно заметил пятерых янычар, под прикрытием спущенных парусов пробравшихся в тыл его стрелкам. Парня спасло то, что он находился впереди своей ватажки и успел обернуться, услышав за спиной крики и выстрелы. Девять рабов и три янычара лежали мертвые, двое врагов бежали на него. Сафонка разрядил только что заряженный пистоль в живот ближнему осману, обнажил испанский палаш — длинный, прямой, похожий на русский, поэтому он и предпочел его саблям и шпагам. Приготовился к отпору. И застыл, опознав в своем противнике Селима…
