Первым пролить кровь врага — благоприятная примета. И зулу дико взревели от радости и затопали ногами. Ндела с одобрением глянул на Мбенгу (на всякий случай он держал гиганта рядом с собой) и опешил: вместо обычно добродушного лица на могучей шее зятя торчала морда разъяренного леопарда — с горящими глазами, сморщенным носом, прижатыми ушами, нахмуренным лбом и оскаленными белыми клыками, с пеной на губах.
Обменявшись начальными ударами, две грозовые тучи — воинские шеренги — сблизились еще на дюжину шагов и снова пролили друг на друга дождь из ассегаев. Никто не получил даже царапину.
Третья волна дротиков хлынула с тридцати шагов — и затихла в щитах, не нанеся вреда.
И тогда, наконец, две линии уже безоружных воинов сшиблись в рукопашной схватке. Более крепкие зулу отбросили неприятеля и захватили восемь пленных. Зрители-бутелезе увидели, что их бойцы проигрывают, и тут же засверкали пятками. Это послужило сигналом к отступлению для побежденной армии, которая мгновенно исчезла, подобрав на ходу сколько успела валявшихся на земле ассегаев.
— Нгатхи! Нгатхи! Мы победили! — завопили от восторга зрители-зулу.
В награду достойным досталось три сотни коров (их бутелезе предназначали для праздничного пира в честь победы) да десяток стариков и старух, не сумевших быстро убежать и хорошо спрятаться. Пленники не очень горевали, так как были уверены: обижать их не будут, а через поллуны родные выкупят.
На протяжении тысяч лет в таких схватках очень немногие получали увечья, и только в исключительных случаях чересчур уж неуклюжий боец натыкался грудью на острие. Считалось завидной удачей, если восторжествовавшему войску удалось убить хоть одного врага (раненых и пленных никогда не трогали).
Эту битву зулу восприняли как величайшее свое торжество, в ней пали целых три бутелезе!
Их отправил к праотцам Мбенгу. Он не метнул последний оставшийся ассегай, как другие, оставил в руке. Зацепляя щитом левый край вражеского щита, гигант рывком разворачивал противника и бил в незащищенный бок — прямо в сердце. На третьем ударе тонкое древко сломалось. Гневно рыча, Мбенгу щитом и корпусом расшвырял еще четырех неприятелей, которым выпало несчастье очутиться на его пути.
Соплеменники дружно восславили героя и на праздничном пиру дали ему почетнейшее прозвище Могучий Слон, оказав великую честь.
В ответ на одобрение вождя зять возразил:
— Это не война для мужчин, о отец моей первой жены, это «прелести дороги» для сопляков. От такой войны не родится ни слава, ни добыча. Позволь, я научу тех, кто пожелает, сражаться по-моему.
В тот счастливый день Ндела ни в чем не мог ему отказать.
На несколько дней Мбенгу заперли одного в хижине, где Тетиве укрепляла его дух против уМниамы, красного зла, посылаемого павшими в бою врагами, чтобы мучить умы своих убийц. Наверное, ворожея не смогла или не захотела помочь Могучему Слону, потому что, выйдя из заключения, он начал творить странное. Снял наконечники с четырех отличных ассегаев, отдал кузнецам и велел выковать из них одно большое острие, которое нацепил на длинное толстое древко. Выбросил старый щит и заказал мастерам новый, вдвое больший размерами, чтобы полностью закрывал тело. Снял сандалии и зашвырнул в угол хижины.
Вооружил таким же образом кучу юнцов, которые ходили за ним, словно приплод поросят за кабанихой. Стал обучать их воинскому ремеслу, как львица своих детенышей — охоте. Заставил часами бегать босиком по холмам, заросшим колючками, упражняться в бою на копьях.
Остальная молодежь посмеивалась над одержимыми, старики ворчали: занялись бы лучше делом. Однако всерьез никто не возражал. Племени нужны закаленные сильные охотники и защитники, пусть упражняются. Не потеют только мертвые, спокойная деревня — погибшая деревня.
Через полгода наглые сиколобо угнали у зулу стадо. Импи отправилось в поход. Вторая битва проходила в точности, как первая, — пока не были брошены последние дротики. Отряд Мбенгу не участвовал в доблестных играх, прячась за щитами, сжимая в потных ладонях копья.
Но вот враги остались безоружными — и Могучий Слон со «слонятами» ринулись на сиколобо, сея смерть. Ошеломленный неприятель, не ожидавший неслыханного доселе вероломства, обратился в бегство. Обезумевшие от легкой крови зулу не остановились, как требовал обычай. Поражали в спину беззащитных спасающихся людей, не разбирая между мужчинами и женщинами.
Натренированные в беге воины Мбенгу догнали и пленили всех мирных сиколобо, захватили весь их скот. Так как основное войско зулу не приняло участия в бойне и погоне. Могучий Слон разделил добычу только между членами своего отряда, мудро выделив доли вождю и индунам.
Униженные сиколобо, потерявшие полсотни убитыми и вдвое больше ранеными, пригнали выкуп за пленников. Мбенгу опять сломал традицию: отдал не всех, оставил молодок своим воинам. Выкуп он тоже разделил только между ними, опять не забыв Нделу и старейшин.
После этого еще сотня юношей присоединилась к «слонятам».
Вождя возмутило нарушение древних обычаев. Его сердце взволновали плачь детей, отлучаемых от матерей, и слезы женщин сиколобо, ставших подстилками для копьеносцев Мбенгу. Однако жадность сковала ему уста. Никогда еще не получал он в набегах столько скота. К тому же почтительный зять подарил ему красивую девушку. Подумать только, восьмая жена! Какой почет Ндела отныне будет иметь у народа! Ведь чем выше сидит зулу на совете племени, тем большую лоболу он должен вносить за каждую новую жену. А эта досталась Нделе ни за что!
Вождь понимал, что так нельзя сражаться, что война по-новому грозит разрушить устоявшуюся веками, размеренную жизнь этой земли, налаженное существование десятков родственных племен нгуни, научившихся сравнительно мирно, лишь с небольшими потерями, разрешать споры.
Все же, видя ликование соплеменников, Ндела никак не мог заставить себя поднять голос против нарушителя старых заветов.
Радовался он и за дочь: Нанди была донельзя довольна двумя новыми женами, которых Мбенгу захватил для себя в этой битве.
Взгляд из XX века
Не только потому, что социальный статус мужчины-зулу измерялся количеством жен в его хижине, а первой супруги — числом остальных, находившихся у ней в подчинении. Она получала помощниц по домашним делам и могла теперь уделять больше внимания и времени сыну.
У зулу муж не касался жены, пока та была беременна или давала грудь младенцу. Выкармливали же детей до четырехлетнего возраста. В зулусском фольклоре весьма смешной считается шутка о старейшине, семь жен которого затяжелели в один год. «Он все равно что неженатый», — злословили над ним соплеменники, у которых не хватало скота на покупку такого почетного количества спутниц жизни.
Склонностью к воздержанию зулу не отличались, и поскольку «прелести дороги» для женатого — запретный плод, многоженство оставалось естественным выходом. Вот почему каждая хорошая супруга, любящая детей и главу семьи, чтящая законы рода, очень хотела, чтобы ее повелитель имел как можно больше жен. Существовала ли для них ревность в том смысле, в каком мы ее понимаем сейчас, остается только гадать.
