— Пусть снисходительнейший из снисходительных сначала понюхает, не слишком ли крепко для него мое зелье, — еще раз почтительно согнул спину Митяй.
— Татарская башка крепче урусской, запомни это, ишачий навоз, если хочешь пожить еще немного! — оскорбился Исуп, но все же протянул ладонь старику. Тот почтительно насыпал ему в горсть молотого перца, который действительно был украден у Будзюкея.
Стражник поднес руку к носу и втянул порошок в ноздри. Глаза его выпучились, дыхание перехватило, язык онемел. Ему показалось, что он отныне вообще не сможет издать ни звука.
Казалось ему правильно, потому что в этот миг толмач ловким точным движением перерезал ему горло небольшим ножом. Митяй утром, якобы готовя кинжальчик для продажи, сам вычистил и остро отточил лезвие, а потом ухитрился незаметно спрятать за пазухой. Ночью он заткнул клинок сзади за пояс.
Старик мягко толкнул вперед, лицом вниз, оседающее тело, придерживая, чтоб не стукнулось с шумом о землю, потом навалился на него сверху, дабы заглушить конвульсии умирающего. Поднялся, с удовольствием вытер лезвие о рубаху стражника, забрал его оружие и махнул рукой в сторону телеги. Нечипор и Ивашка, которым он загодя разрезал путы, поползли к оседланным лошадям, привязанным к одной из повозок. Митяй разметал костер, чтоб не светил, тоже лег на живот и пополз к табуну караульщиков, сокращая расстояние, по которому Медведко предстояло провести к нему коней. Прыгать было бы слишком шумно.
Сафонка, дрожавший от волнения мелкой-мелкой дрожью, ровно щенок под ливнем, отвел от них зачарованный взгляд и обшарил глазами окрестности: не видел ли кто, что стряслось. Но ничто не нарушало ночной покой.
Когда парень закончил осмотр и повернулся в сторону друзей, те уже садились в седла.
И тут вавилонское столпотворение, смешение языков обрушилось на сонный лагерь. Мертвый бы услышал дикие крики, испуганное ржание и топот сотен разбегающихся в разные стороны коней. Сафонка хохотал до слез, покуда из темноты, аки из пасти адовой, не выскочил дьявольски обозленный Аманак-десятский, огрел камчой и потащил раба на расправу к Будзюкею.
Венгрия, Керестешское поле, 25 октября 1596 года
В полевом шатре совета Искандар-паша опрашивал лазутчиков — вопреки воинским обычаям османов, один, а не вместе с другими советниками султана. Вожди турецкого войска гнушались черной работы.
Искандар презирал их: этим бегам, пашам, беям, аги бунчуки
[93]
вполне заменяют мозги. Все великие полководцы всегда сами узнавали подробности о неприятеле из первых уст. Турецкие владыки, давшие за многие века лишь трех выдающихся военачальников (основателя династии Османа, Баязета I Молниеносного и Мехмета II Фатиха-Завоевателя), доверили важную, но утомительную обязанность членам дивана. Приближенные же Мехмета III вообще перевалили обузу на плечи недавнего гяура.
Вопиющая опрометчивость! Что если он, Искандар, извратит полученные от шпионов сведения, неверно укажет расположение неприятельских полков? Ведь тогда с плеч тени Аллаха на земле вполне может слететь спесивая голова, пустотой подобная тыкве. А ярко зеленое знамя пророка с вышитыми канителью, тонкими витыми нитками из золота и серебра, полумесяцем и изречениями из Корана очутится в жадных лапах герцога Маттиаса, командующего объединенной австро-венгерской армией! И разве только это доверили ему турки?!
В каждой битве среди османского войска можно заметить богато одетых всадников с буздыганами-булавами в руках. Это чауши — посланцы султана. Они не принимают участия в схватке, только наблюдают и оценивают, как дерутся те или иные отряды, докладывают свое мнение командиру. Ему, Искандар-паше. А уж он доводит все нужное до священного уха падишаха. Кто помешает ему возвеличить труса и оклеветать храбреца?!
В мирное время чауши тоже весьма уважаемые придворные. Их приход и желанен, и страшен любому вельможе: именно они приносят шелковые шнурки или же, напротив, знаки высокой милости повелителя правоверных. Убийцу и оскорбителя султанского посланца немедленно казнят, область, где произошло неслыханное преступление, выплатит две тысячи золотых динаров в казну.
Страшная сила заключена в буздыгане чауш-паши, хотя в придворной иерархии он занимает не самое важное место. Он — карающая длань и язык Сераля.
Искандар, возглавив лазутчиков, стал вдобавок глазами и ушами Блистательной Порты.
Что ж, он выгодно использовал свой пост. Приобрел влиятельных друзей, очернил недругов, обогатился — и научился владеть чувствами султана, потрафлять всем его желаниям, даже предугадывать их.
На жалованье Искандар, как и все турецкие вельможи, жить не мог — его почти не платили. Основной доход чауш-паша получал в виде бакшишей. Подарков ему, всевидящему и всеслышащему, наушнику султана и выразителю официальной точки зрения, приносили как никому другому много. Разве что кади их давали больше. Так ведь судьи сильнее и рисковали. Неправедность их решений была у всех на виду, вызывала глубочайшее возмущение жителей империи. А политика любой власти — устранять не те злоупотребления чиновников, которые наносят наисильнейший урон, а те, которые становятся известными народу. Вот почему борьба со взяточничеством, регулярно возгоравшая и быстро затухавшая в Турции, обычно начиналась с блюстителей закона. Баязет I повесил в один день восемьдесят судей-мздоимцев. Ну и чего достиг? Чиновников и вельмож, которые берут бакшиши, расплодилось, как мышей и крыс на зерновом складе. При Мехмете III взятка вообще не считается чем-то зазорным.
Попал к барсам — рычи вместе с ними. Искандар не стеснялся брать подношения, хотя специально и не вымогал их, как большинство знатных людей империи. Он вкладывал средства в торговые предприятия своих доверенных купцов, через ростовщиков-христиан (Коран запрещает мусульманам заниматься этим грязным делом) давал деньги в рост. Андроникос предоставил в его распоряжение казну, собранную тайным обществом греческих патриотов для освобождения страны от иноземного ига. Отец выделял часть прибылей своего торгового дома.
Примерно треть этих немалых богатств оставалась в сундуках, хранящихся в доме Искандар-паши неподалеку от Сераля. Остальное уходило на подарки падишаху, кадуне, валидэ-султан, великому визирю, а главное — на прикормку йени-чери — «нового войска», которых европейцы ошибочно называют янычарами.
Эта грозная сила, созданная преемником основателя Турецкой империи Османа Урханом,
[94]
была не просто лучшей пехотой мира. В Блистательной Порте янычарский корпус играл ту же роль, что преторианская гвардия в императорском Риме и мамлюки в Египте: служил ключом к тронному залу.
При захвате, а еще более — сохранении власти важны любые вооруженные отряды. Но янычары находились непосредственно в Серале, охраняли падишаха. И главное, у них не имелось ни родины, ни семьи, а отсюда — почти никаких привязанностей. Эти люди без роду и племени были наемниками до мозга костей, признававшими лишь три святыни на земле: мусульманство, золото и боевое братство своих орт. Лишь потом шел черед султана.
