Проснулся я уже в темноте. Мое тело было готово к схватке, на губах ощущался жестяной привкус крови. В углу палатки горел фонарь, мои товарищи спали, похожие во сне на трупы: серые, с открытыми ртами, все еще окровавленные после боя. Я осторожно поднялся. Шея у меня затекла, спина болела.
Снаружи перед палаткой я увидел Андре. Он сидел на земле, подтянув колени к груди, и раскачивался взад-вперед. Я подошел к нему.
Андре смотрел в сторону замка.
Я сел рядом.
— Ты так себе это представлял, Франциско? — спросил он.
— Что «это»? — переспросил я.
— Войну.
— Я никогда об этом не думал, Андре.
Я потрогал свою шею в том месте, где в нее впилась веревка, — даже на ощупь чувствовалось, какая там тонкая кожа.
— Может, пройдемся? — предложил Андре.
Мы не обсуждали, куда пойти; не сговариваясь, мы двинулись к замку — туда, где казнили пленных. Нас неумолимо тянуло к месту кровопролития. Мы вошли, мимоходом кивнув рыцарям дона Фернандо и стараясь не обращать внимания на их пристальные мрачные взгляды.
На внутреннем дворе было светло как днем, настолько ярким был свет факелов и отражение этого света на желтых камнях. Мы остановились в тени свода арки, за колоннами, ведущими к мечети.
Тщедушный дряхлый падре Альбар произносил речь с деревянного помоста, спешно возведенного посреди двора. Позади падре сидел дон Фернандо, свет факела придавал его лицу свирепое выражение.
Пока падре Альбар читал отрывки из Священного Писания, пехотинцы тащили обезглавленные трупы и головы убитых через двор, мимо мечети, к огромному костру за стенами замка. За ними по грязи тянулся кровавый след. Падре указал на костер, проповедуя, предостерегая, делая мрачные предсказания, говоря о библейских чарах.
— «…И Он очистит гумно Свое и соберет пшеницу Свою в житницу, а солому сожжет огнем неугасимым»
[11]
.
Пламя искрилось и шкворчало от свежей крови. От костра шел сладковатый, тошнотворный запах паленых волос и плоти; он пропитал нашу одежду и доспехи и преследовал нас потом несколько дней. Всю следующую неделю мы с Андре не могли есть мясо, настолько острыми были воспоминания об этом запахе.
После проповеди падре Альбар причастил христианских рыцарей. Они молча склонились и пили из серебряной чаши кровь Христа, темную и вязкую. Это были наши товарищи — отряд каннибалов во главе с доном Фернандо, чьи губы покраснели от крови принесенных жертв.
Мы с Андре не стали участвовать в ритуале. Но мы смотрели. Из-за мраморных колонн, окружавших мечеть, мы следили за дьявольскими тенями наших товарищей, которые навечно изменили свое обличье в едком дыме и пламени тысяч танцующих огней.
* * *
Допускаю, что рассказ Франциско о казни мусульманских пленников может встревожить моего чувствительного читателя. В самом деле, покинув келью Франциско вчера днем, я за ужином поймал себя на том, что не могу есть. Красные бобы в моей тарелке напоминали мне крошечные человеческие головы — кровавые останки обезглавленных в Тороне.
Аббат Альфонсо заметил, что у меня пропал аппетит.
— Брат Лукас, — сказал он, — вы не притронулись к еде.
— Да, аббат Альфонсо, — ответил я, — не притронулся.
Но на тот случай, если мой читатель решит вдруг проявить сочувствие к жертвам-язычникам, я позволю себе напомнить о постоянных жестокостях, совершаемых мусульманами не только по отношению к христианским солдатам, но и к мирному населению. Так было, например, в Антиохии, где сарацины убили женщин и детей. Я слышал многочисленные свидетельства о том, как орды неверных нападали на караваны паломников — язычники насиловали, истязали и убивали и молодых и старых.
Я не считаю, что подобные действия врага оправдывают или извиняют те крайности, которые позволяли себе христианские войска. Однако преступления язычников помогают нам понять праведный гнев, охватывающий некоторых христианских рыцарей, и рьяное, возможно даже слишком рьяное, возмездие христиан, которое те обрушивали на захваченных в плен мусульман.
Но давайте не будем уклоняться в сторону. Вернемся к той жестокой реальности, с которой столкнулись наши братья-воины в Леванте. Прошлым вечером, после ужина, я пересказал брату Виалу то, что поведал Франциско о расправе, учиненной в Тороне. Брат Виал терпеливо слушал, время от времени кивая, словно история была ему знакома. Когда я закончил, он поднялся и принялся ходить по капитулу.
— Когда мы захватили замок Бофорт, — сказал он, — у нас в плену оказалось более двухсот сарацинских воинов. Христианские командиры созвали собрание, чтобы решить судьбу пленных. Представитель госпитальеров призывал к немедленной расправе. Остальные командующие из практических соображений ратовали за выкуп язычников. Завязался жаркий спор. Я считал казнь жестокой и бессмысленной мерой и отдал свой голос в пользу тех, кто выступал за освобождение под выкуп. Госпитальеры оказались в меньшинстве, мы решили пойти на переговоры с неверными. В конце концов мы обменяли наших пленников на запасы еды, в которой очень нуждались, и на десять тысяч серебряных дирам. На эту сумму можно было содержать замок в течение целого года. Спустя две недели пятьдесят рыцарей-госпитальеров отправились в Акру для перераспределения северных территорий; меньше чем в миле от замка мусульмане устроили им засаду. Услышав шум битвы, я отправил отряд на подмогу, но, когда мы добрались до равнины, сорок семь рыцарей были уже мертвы. Трое уцелевших рассказали, что видели среди нападавших тех самых пленных, которых охраняли в тюрьме.
Брат Виал перестал ходить и пристально вгляделся в потрескавшееся каменное лицо позади меня.
— С тех пор я никогда не отпускал здоровых пленников, — сказал он. — Воин, освобождающий своего врага лишь затем, чтобы сражаться с ним на следующий день, — просто дурак.
Я пришел в некоторое замешательство, слыша, как мой наставник, обычно такой спокойный, высказывается столь резко по поводу этого неприятного вопроса. Иногда я забываю, что брат Виал провел большую часть своей жизни на войне.
Я никогда не понимал войны. Тысячу раз я читал Десять Заповедей. «Не убий». Кажется, очень простой наказ. Но, получив это предписание, израильтяне продолжали истреблять своих врагов. Они вырезали целые города и убивали всех жителей, чтобы завоевать, а затем защитить Святую землю. И делали они это с Божьего благословения и с Божьей помощью. Возможно, убийство может быть оправдано, если оно служит высшей цели. Мы, наследники библейских евреев, следуем по тому же самому пути — расправляемся с язычниками во имя Господа, спасая Его землю ценой собственной крови.
Безусловно, война таит в себе множество сложных проблем. Позволю себе сказать, что мы, духовенство, лучше других знаем рамки духовной борьбы между Богом и дьяволом, но мы не должны подходить с теми же мерками к поведению наших братьев — служителей меча, которые бьются на совсем других полях сражений. Сострадание и милосердие, прославляющие Бога в монашеской жизни, могут возыметь прямо противоположное действие на поле брани. Возможно, брат Виал прав, утверждая, что освобождение захваченных врагов не имеет ничего общего ни с милосердием, ни с состраданием, а является обычной глупостью. Думаю, Ричард Львиное Сердце понимал эту суровую правду. Захватив Акру в 1191 году от Рождества Христова, он приказал казнить все две тысячи пятьсот мусульманских пленных. Армия Ричарда искромсала пленников на куски на глазах Саладина и его мусульманского войска.
