ОУДАУДАХ-РЁИН (Долина преступников) лежала между двумя заполненными огнем руслами. Она простиралась на сотню квадратных миль, к югу от черного Мюватна, между Скьяульвандой и Йокульсау. Основание ее состояло из угольно-черной лавы. Оно было засыпано черным вулканическим песком. Куски шлаковой корки наползали друг на друга, как льдины. Раньше на юге долины молча высился вулкан Дюнгйа-фьолл, а чуть ниже располагалась широкая горная долина Аскья с темно-зеленым озером. Кратеры Дюнгйа-фьолла уже давно ворчали; долина Аскья свое озеро проглотила. Зато из ее почвы теперь вырывался огонь; порой он затухал, и тогда на пустынную Оудаудах-рёйн с шелестом падали хлопья пепла.
Эскадры покинули северное побережье, чтобы с востока подобраться к вулканам Оудаудах-рёйна — долины, в которую устремились огненные потоки со взорванных Краблы и Лейрхукра. Воина-фьорд глубоко врезался в остров; от Воина-фьорда и стали возводить первые пролеты мостов. Этим мостам предстояло преодолеть громадное пространство. Тем временем южнее начали строить другие мосты: от Мйофи-фьорда, Рейдар-фьорда. Люди настойчиво продвигались вглубь острова, уже дрожавшего под ударами вулканов, — через глетчеры восточного побережья, вершины которых были засыпаны пеплом. Вулкан за вулканом тянулись в северо-северо-восточном направлении по содрогающемуся лавовому полю Долины преступников. Уже пробудились: великий Дюнгйа, Хердубрейд, Тёгл. Великий Дюнгйа имел кратер диаметром 1 600 метров, закупоренный собственными обломками. Огонь поднимался из дымовой трубы в середине кратера. В стороне от других вулканов высился широкоплечий Хердубрейд с отвесными темными склонами. Снежная шапка покрывала голову исполинской горы; от нее, этой снежной шапки, стекали вниз реки. Древний Скьяльдбрейдур: его похожий на короб кратер имел диаметр около двух сотен футов; этот вулкан потух еще в эпоху формирования Земли; его покрывала корка льда, с него стекали в долину речные потоки. Этот вулкан теперь фыркал и клокотал. Именно он когда-то изверг ту лаву, из которой образовалась черная жуткая Долина преступников: Оудаудах-рёйн. Вулкан шипел, из трещин на его восточном склоне выползали длинные дымовые нити. Из недр рокочущего вулкана доносились глухие удары.
Поезда уже грохотали над ледяными, овеваемыми пеплом горными цепями восточного побережья. Мосты были соединены друг с другом; все поезда могли, если бы участок моста за ними обвалился или оказался сброшенным в результате землетрясения, перейти на соседний железнодорожный путь. Изначально участники экспедиции планировали обеспечить защиту вагонов и дорогостоящих машин от раскаленных вулканических бомб. Однако на месте выяснилось, что, когда земля качается и под ее поверхностью скрывается пламя, никаких серьезных мер по защите опорных столбов и вагонов предпринять невозможно. Корабли — после того, как поезда-разрушители тронулись в путь — сосредоточились к югу от Воина-фьорда, в защищенной скальными выступами бухте Хьерад. В эту бухту впадала грязно-серая Йокульсау-ау-Бру (Река-с-мостом). Питаемая тремя глетчерами, она прокладывала себе путь по ущельям; справа в нее вливались ручьи, она несла с собой много песка; песочно-гладкими были ее берега в том месте восточного побережья, где она приближалась к морю. Рядом с ней текла река Лагар, чьи молочно-белые воды изливались из глетчера, расположенного на высоте 4 ООО метров. Эта река образовывала водопады, разливалась широко, как озеро, стряхивала в бухту Хьерад глетчерную гальку и глину. Напротив широких устий обеих рек и расположились, не бросая якоря, суда трех эскадр; их двигатели продолжали работать в полную силу. С берега дул резкий ветер. Пепельная пыль слетала со склонов гор на воду.
Далеко позади, из моря, вставало утреннее солнце. Вагоны прерывисто двигались предназначенным для них маршрутом по подвижным мостовым платформам. С грохотом ползли они вперед, сбрасывая вниз столбы. Тем временем суда, прежде стоявшие в сумрачной бухте Хьерад, медленно отходили на восток, в открытое море.
ГОРЫ, находившиеся за прибрежными глетчерами, к югу от черной дрожащей долины Оудаудах-рёйн, все еще жадно пили соки, которыми угощал их снег, лежавший на них многотонным слоем. По склонам гор стекали реки; сила, исходящая из Земли, сотрясала и этих каменных исполинов, которые казались мертвыми, выветрившимися; бесконечно долгое время просуществовали они, между их телами кольцами поднимался разреженный дым. И вдруг эти каменные сущности повели себя так, будто каждую из них кто-то окликнул по имени.
Базальт — мощный покров, затвердевший на дне Атлантического океана, — покрывает пятьсот тысяч квадратных километров. Шотландия, Исландия, Гренландия поднялись на этом основании толщиной в тысячу метров. Оно образовало террасы и выступы, а сверху усыпано разломанным измельченным туфом. Бури и вода долго выветривали его поверхность, превращая ее в коричневато-желтую вакку. В Исландии, расположенной на шестьдесят пятом градусе северной широты, вода и ветры сформировали из базальта конусы и купола гор, а также трещины-гъяу, которые тянутся с юга на север: одну, с отвесными стенами, возле глетчера Мюрдальс-йокуль, и другую — Лаки, — вдоль которой разбросаны десятки вулканических кратеров. Горы стояли, как слепленные в одну массу комки теста; или как луг, на который сеятель бросил семена ста разных видов трав, и семена эти взошли, и разные травы сбились в единый войлочный ковер. Здешние горные породы тоже с хрустом, с содроганием соединялись — после того, как от них отступался огонь. Ничего не росло среди этого скопления обнаженных гор; они продолжали незаметно и тихо меняться под воздействием медленно разрушающей их воды, тепла и холода, силы тяжести над ними, вокруг них. Халцедоны и цеолиты лежали в жеодах — замкнутых полостях внутри базальта. Его темные массы, метровой толщины шары столбы веера, крепко удерживали вкрапления зеленовато-черного оливина, титанистого железняка, авгита, плагиоклазов. В более глубоких слоях эти породы проникали друг в друга, сплавлялись, словно составные части стекла.
Теперь эти свернувшиеся, словно кровь, каменные сущности ощутили на себе воздействие чего-то, родственного дыханию огня. Как если бы человек, который десятилетиями скитался на чужбине — день за днем в силу горькой необходимости боролся за свою жизнь и уже ничего не помнил, кроме этой борьбы, тяжкого труда на галере, ударов чужеземных надсмотрщиков, — однажды в полдень встретил незнакомца. И тот передал бы ему письмо из дому, заговорил с ним на родном языке и спросил, что его заставляет так долго скитаться в чужих краях: он ведь может вернуться домой…
Или: как если бы нелюбимая замужняя женщина, которая долгое время живет рядом с деспотичным и грубым мужем, рожает ему одного ребенка за другим, сама уже отупела и преисполнилась злобы, — как если бы она, серьезно заболев, вдруг вспомнила о друге своей юности. И вот друг приходит — о чудо, он поправляет ей одеяло, подносит ко рту поильник, одновременно поддерживая правой рукой ее ослабевшую спину. Больная бурно дышит; а потом все-таки выздоравливает, и наступает час, когда эта женщина, окруженная маленькими детьми, прямо в гостиной приникает к груди незнакомого детям дяди, целует его, спокойно целует, и он уводит ее вместе с малышами из опостылевшего ей дома…
Или: как если бы некий народ, который много веков назад был побежден и разгромлен, его сыновья и дочери рассеялись по всему свету, а на родном языке им говорить запретили, да и сам народ, и все его обычаи сделались предметом насмешек; мужчины же этого народа на службе у чужеземцев уподобились рабам, воевали в чуждых для них войнах… И были в этом народе отпавшие, они блистали талантами среди чужих народов, но те их только презирали… Как если бы в этом народе вдруг тайно собрались молодые мужчины и женщины, еще почти дети; и они бы с гневом и страстью подступили к старейшинам своего народа, в потаенных комнатах, и сказали: они, мол, по горло сыты их — старейшин — трусостью, их успокоительными увещеваниями, их готовностью терпеть притеснения. Мол, они, молодые, готовы положить свою жизнь, чтобы устранить это зло… И вот молодые уже и вправду разъезжают повсюду, раздают листовки, тайно разговаривают с людьми. Слух о них распространился в народе, во всех маленьких семьях, между девушками, которые вынуждены убирать чужие комнаты и становятся жертвами чужих мужчин… И в один прекрасный день война уже стоит на пороге. И в один прекрасный день их улицы обретают свободу. И в один прекрасный день на многих крышах развевается знамя, новое знамя. И на улицах толпы радостно обсуждают случившееся… но на каком языке… на том самом: презираемом, победоносном. И все кругом — за окнами, на улицах — плачут. Это час, когда всех умерших — в прошлые века — охватывает дрожь. И они летят к живым из своих заброшенных безымянных могил, слетаются огромными стаями и присоединяются к поющему шествию. Тысячи, тысячи мертвых поют вместе с живыми, летят впереди знамен, и поддерживают их полотнища, и целуют молодым демонстрантам их грязные сапоги и шапки…
