Прибывшие на новых судах ожидали, что их примут с распростертыми объятиями. Но и начальники эскадр, и команды вели себя очень сдержанно, были заняты ремонтом кораблей и машин, подсчетом запасов; если они и обменивались с новичками парой слов, то только по делу. Лица этих исландских первопроходцев были совершенно черными, опухшими. Мелкий порошкообразный минеральный пигмент, который выбрасывали вулканы, проникал в обнаженную кожу лиц и рук так же глубоко, как тушь, вводимая при татуировке. В результате возникали сильные воспаления. Больше всего пострадали те люди, которые в первые дни после взрыва вулканов летали в запыленном воздухе без защитных масок. Теперь они лежали или стояли в чревах своих кораблей, стонали в темноте: их щеки лбы губы стали бугристыми, толстыми; веки отекли. Если же кто и мог разлепить веки, роговица под ними почернела, как все лицо; конъюнктива была нашпигована каменной пылью. Несчастные боялись моргнуть, ибо при каждой такой попытке ранили внутреннюю поверхность век; в уголках глаз у них виднелись капли крови.
Новой эскадре сообщили, что остров раскололся в направлении северо-восток — юго-запад, от бухты Хьерад до Кверк-фйоля; затем — еще раз, от Воина-фьорда до вулканического поля Дюнгйа. Клинообразный участок между двумя трещинами был затоплен водой. В центральной части острова вулканы, расположенные по краю Оудаудах-рёйн, проломили коренную подстилающую породу, гигантски расширили свои кратеры за счет трещин и воронок от взрывов. Старые кратеры затем полностью разрушились. Зато непрерывно образовываются и исчезают новые лавовые конусы… Разведчики старых эскадр установили, что огненные поля уже начали покрываться толстой лавовой коркой. Огонь сворачивался, как сворачивается кровь, вытекающая из порванного кровеносного сосуда. Однако из недр острова и из прибрежных вод все снова и снова выбрасывались массы расплавленной лавы.
Эскадры разделились. Группы ветеранов и вновь прибывших были перераспределены, перемешаны. Расширить на запад зону пожара, полыхающего в центральной части острова, — такое не представлялось возможным. Группа судов, оставшаяся в Тистиль-фьорде, получила здание: не допускать интенсивной крустификации выброшенной магмы; посредством взрывов облегчить доступ к огненному полю; вести наблюдение за полыхающим участком земли между бывшим озером Мюватн и глетчером Ватна, включая Оудаудах-рёйн.
В начале июня Южная эскадра, которой командовал строгий Кюлин, покинула спокойный Тистиль-фьорд и направилась, огибая побережье острова, сперва на восток, а затем на юг. Светловолосый Кюлин стал жестким и молчаливым, как и другие. Если бы сейчас кто-то попросил его повторить горькие слова, сказанные им в связи с уничтожением здешних туземцев, он бы эти слова и не вспомнил. Вымпелы на мачтах, пестрые костюмы, которыми отличались вновь прибывшие, — от всего этого пришлось отказаться. Тихо было на транспортных судах. На технических же шипели машины. На всех кораблях эскадры, стоящих или плывущих, люди передвигались по палубам только в защитных масках, их с головы до пят покрывал слой сажи. Если они хотели выпить на свежем воздухе воды, вода превращалась в грязь. Если хотели съесть кусок хлеба, он оказывался утыканным острыми вулканическими иголочками. Моряки ели и отплевывались. А из брюха судна доносились стенания: ослепших больных с воспаленной кожей; потом еще тех, кто заболел, надышавшись сернистыми испарениями и пылью, и теперь мучился, хватался за грудь, кашлял, кашлял, корчился, отхаркивался кровью. О континенте никто не заговаривал. Люди вообще по большей части молчали, но упорно старались держаться вместе.
Корабли Южной эскадры, двигаясь медленно и далеко за линией непосредственного воздействия курящихся вулканов, миновали бухту Хьерад. Они увидели — не снимая масок, — как встает на горизонте раскаленное солнце, окруженное кольцом. Слепяще-золотое, оно поднялось высоко в небо. Под ним пылали расцвеченные дикими красками облака. Люди парили над бескрайним серо-стальным морем. И не узнавали его. Это были уже не те воды, по которым они недавно плыли сюда, которые тогда бурлили под килями их кораблей. Моряки не отрывали глаз от воды — гигантского чудища с волнистой шерстью; пытались угадать, что у него внутри. И молчали. Когда на них брызгала влага, они не смеялись. Смахивали ее, отступали на шаг. Мужчины и женщины, умевшие обращаться с ужасными силами, скрытыми в машинах, в основном торчали по кубрикам: грезили, играли в карты, спали. Любая всплывшая наверх рыбина пугала их, делала задумчивыми и раздраженными.
С востока огибали они остров. Волнение на море улеглось. Казалось, их отгораживает от ветра огромная защитная стена. С острова им навстречу сверкала белая масса, сливаясь с горизонтально плывущими облаками; море уносило эту белую разбухающую массу все дальше. То были ледяные горы Ватны; они не пропускали сажу и громыхание вулканов, черная пыль не могла преодолеть их хребет. Корабли с молчаливыми командами, свернув на запад, вошли в пенистые прибрежные воды. Воздух снова начал вибрировать. Люди поднялись на палубы. Сжав зубы, слушали они отдаленный рокот.
Плоский берег с глубокими бухтами. Желтый солнечный свет, обтекаемый темными тучами. Странный багрянец, наполняющий человеческие сердца упрямством и дикой радостью, на северо-западе подмешивается, не ослабевая, к переменчивым краскам облаков… Когда стемнело, на небе осталась только зловещая багряная полоса, которая выманила всех моряков на палубы и по мере того, как корабли продвигались на запад, делалась все больше шире светлее. Люди, видевшие это багряное зарево, сжимали кулаки. Торжествующе смотрели они на воду, и дрожали от внутреннего напряжения, и, опять-таки, стискивали зубы. Ветер с берега гнал облака на юг, а вместе с ними — и дым от огнедышащих кратеров.
Ночь. Тогда-то и услышали моряки глухое ворчание и рокот, о которых не вспоминали с тех пор, как покинули запорошенный пеплом Тистиль-фьорд. У людей что-то стеснилось в груди, они уже не улыбались, втянули головы в плечи, даже дышать стали медленнее — так подействовало на них это ворчание. Они, пока плыли, почти забыли его. Их несла сила винтовых пароходов и собственная воля. Они хотели приблизиться к берегу. Но теперь рокота уже не было. Что-то с рычанием взорвалось и загромыхало. Громыхание доносилось откуда-то из невидимых мест на красной полосе горизонта. Но временами оно исчезало, заглушаемое треском, который подавлял всё вокруг, отторгая в небытие корабль… и море… море… и багряное зарево; заглушаемое будоражащим гулом, рожденным в земных недрах, который не прекращался, а периодически в течение нескольких минут сотрясал и море, и землю. Когда же гул смолкал, море и земля пребывали словно под наркозом. Хлопки свихнувшегося прибоя, серое вздрагивающее небо… Моряки, зажатые в тесном пространстве между мачтами, катушками проволоки, машинами, наблюдали, как стягиваются берега, как земля перестает быть землей. Побережье — протяженные ряды холмов и плоский штранд — погрузилось в море, которое вздыбилось высоко, словно башня, и черной приливной волной (прямой, словно проведенной по линейке) обрушилось на него под завывания отскочившего в сторону ветра. Потом опять вынырнула черная голая земля; холмы уже скатились с ее спины; она дрожала, постепенно успокаиваясь после столкновения с водной стихией.
