Несколько дней Холихед избегал сирийцев, которые часами молились на огражденном участке палубы. Потом случайно подслушал разговор помрачневшего Джелуда с какой-то женщиной (у нее были полные загорелые руки):
— Тебе, Джедайда, не хорошо с нами. Ты предпочла бы сейчас быть в Эль-Харре.
— Да, Джелуд, я предпочла бы сейчас быть в Эль-Харре.
— Я тоже, Джедайда. Мы вели себя как ослы. Градшафты хотят создать новую часть света. Но мне-то что за дело до этого?
Джедайда выпятила роскошные губы:
— Ветер красивый. Вода тоже очень красива. И здесь не так уж холодно.
Джелуд сжал кулаки:
— Я покидаю это судно. Мы все покинем стоянку флота. Я не позволю, чтобы надо мной насмехались и чтобы меня искушали, как Эль Ирака. Я вернусь домой. Прыжок в воду… Ненавижу этот корабль. Возможно, они хотят соблазнить нас, чтобы мы все прыгали в воду. Но я не буду торчать на одном месте, как привязанный конь. С меня хватит, Джедайда.
Глаза ее стали грустными. Море шипело, тяжело перекатывалось, облизывало утесы.
«Хочу, чтобы он улыбнулся», — думал чернобородый Холихед. Джедайда из Дамаска — женщина в желтом платье, с тонкими чертами лица — бросила презрительный взгляд в его сторону и сразу прикрыла рот уголком платка. «Она тоже красивая, эта Джедайда. Оба скорбят по погибшему. О, только бы они не уехали! Гораздо лучше делать приятное для них, чем думать о Гренландии!»
Инженер-европеец дотронулся до плеча Бу Джелуда, который тотчас обернулся к нему.
— Я не видел тебя со времени несчастья с Эль Ираком, Джелуд. Ты намеренно меня избегаешь?
— Избегаю тебя? Да кто ты такой?
— Я не обрадую тебя, хочешь ты сказать, даже если брошу песок тебе под ноги, на замерзшую воду. Тебе до этого нет дела, вот что ты хочешь сказать.
Бу Джелуд обнял Джедайду за шею:
— Посмотри на этого человека, Джедайда. Он будет размораживать Гренландию. А со мной хочет позабавиться.
Женщина, потупив взгляд:
— Пойдем же. Давай уйдем с палубы.
Холихед тоже потупился:
— Я не мог спасти Эль Ирака, Джелуд. Но я хотел бы спросить, готов ли ты проявить терпение? Хватит ли терпения у тебя, Джелуд, и у тебя, Джедайда?
Смуглый сириец со скучающим видом прикрыл глаза:
— Чего добивается от меня ученый из Лондона?
Холихед поднял глаза; он обрадовался, уловив боль в голосе Джелуда:
— Пойдем на мой рабочий корабль, Бу Джелуд. Я тебе кое-что покажу.
Джедайда, державшая Джелуда под руку, вздрогнула:
— Не ходи.
— Я не пойду, Холихед. Ты хочешь соблазнить меня: чтобы я прыгнул в воду, как Ирак.
— Я ведь хорошо отношусь к вам обоим — и к тебе, и к твоей жене Джедайде. Гренландия… — не так уж я о ней и пекусь. Это проект больших градшафтов, а для кого еще он хоть что-то значит?! Пойдем — и ты, Джедайда, тоже, если хочешь. Мы сделаем нечто такое, что вы перестанете тосковать по пустыне Эль-Харра. Море тоже прекрасно. Вы обретете радость.
— Я тебе вот что скажу, Холихед, хитрый Белолицый. Ты думаешь, что я — бедуин-простофиля и что хватит десяти слов, чтобы обвести меня вокруг пальца. Но я пойду на твой корабль. Я не боюсь.
Джедайда отпустила руку мужа.
— Да, я пойду на твой корабль. Я тебя не боюсь. Я его не боюсь, Джедайда. Он напрасно думает, что меня легко провести. Я иду с тобой, Холихед!
Джедайда отступила на шаг. Голову она опустила, руки скрестила на груди. Прошептала:
— Обещай, Холихед, что ничего плохого с ним не случится.
Чернобородый инженер:
— Пойдем с нами, Джедайда.
— Обещай мне, что с ним ничего не случится.
Бу Джелуд теперь общался в основном с белым инженером (осчастливленным этим общением, но в глубине души содрогающимся). Сородичи целыми днями его не видели. Однажды вечером он бросился на колени перед Джедайдой, зарылся головой в складки платья. Потом прижался губами к ее груди, потерся лицом о холодные щеки, застонал. У него, дескать, все хорошо.
— Милая родина. Любимая пустыня. Любимые скалы. Любимый песок. Но мы, Джедайда, будем странствовать по волнам — ты только представь, по волнам! Так будет.
Она посмотрела на него сверху вниз: «Во что этот инженер его превратил…» Но Бу Джелуд потянул ее в свою каюту и там обнимал до тех пор, пока сердце Джедайды не растаяло. Потом спал рядом с ней в этой каюте, много часов подряд, — так крепко, как еще ни разу с тех пор, как они попали на корабль.
Она покинула его, пока он еще спал, и поспешила к Холихеду:
— Что с Джелудом?
— Скажи ты, Джедайда.
— Он стонет. Он не в себе. Он лежит в каюте.
— Он так радовался. Он больше не обвиняет меня ни в чем.
— Ты обещал мне, что с ним ничего не случится. Я… Меня его состояние не радует.
Она вернулась в каюту, где еще спал ее муж, нерешительно улеглась с ним рядом. Вслушивалась в его дыхание, потом прижалась к нему.
— Джедайда, — прошептал он в темноту, словно говорил во сне, — я буду скакать по волнам. Попирать воду копытами коня. Мы сможем это. Вода… В Гренландию мы поскачем верхом.
Она отвернулась.
Бу Джелуд с тех пор дневал и ночевал на корабле инженера. Однажды его жена проскользнула туда, чтобы понаблюдать за ним. Перед дверью одной каюты стояло разреженное облачко дыма. Дым казался легким, как паутина, — но каким-то образом сдвинул платок Джедайды на затылок. Она схватилась за облачко рукой. Оно было как резина: оказывало сопротивление, поддалось, позволило оттеснить себя вверх, потом снова сгустилось на прежнем месте. Чернобородый Холихед, в рабочем халате, в этот момент вышел из двери и, увидев женщину, скривил губы. Не сводя глаз с Джедайды, он двумя быстрыми движениями ухватил дым и притянул к себе, к груди, как если бы это было мягкое тельце животного: сунул его за пазуху, словно кошку. Холихед, видимо, действовал слишком резко: от облачка отделились маленькие клочки, инженер левой рукой осторожно их собирал и, опять-таки, прятал за пазуху.
— Входи, Джедайда. Джелуд здесь. Мы тебе рады. И ничего от тебя не скрываем.
Она все еще нерешительно стояла перед дверью, которую он открыл и придерживал для нее; смотрела в пространство перед собой, смотрела на грудь Холихеда:
— Что это было? Я имею в виду дым. Что это такое?
— Входи же, Джедайда, мы просим тебя войти. Не топчись под дверью.
— Что это за дым? Что вы с ним делаете? Ты держишь его на груди.
Белый человек улыбнулся:
— Да, видишь ли… Это дым, и вместе с тем не дым. Его создали мы. Джелуд и я. Он красивый, не правда ли? Но входи же, наконец.
