За период, который после полудня все более сокращался и под конец сжался до четверти часа, человек превращался в газ — как и все влажное, что соприкасалось с сетью. Люди испарялись, успев перед этим издать лишь короткий крик. Их пальцы хватались за ткань — и обугливались. Последние ячеи были связаны шестью мастерами, одетыми в сухие жаркие шубы и толстые меховые перчатки, которые защищали лучше всего. Но в этих негибких сухих перчатках вязать узлы не получалось; мастерам пришлось высвободить кончики влажных пальцев. Для одного прикосновения. А когда они захотели прикоснуться к сети второй раз, внутри них что-то заструилось. После третьего прикосновения они в своих меховых панцирях опрокинулись навзничь. И… испарились: меховые чехлы в буквальном смысле испустили дух. Сами же шубы (оболочки людей) так и лежали на земле; из шейных вырезов еще струился дым.
Теперь на корме каждого судна укрепили — косо, как флагшток — стеклянный штырь толщиной с руку. Со штырей легко свисала, невидимая уже с десяти шагов, свинцово-белая сеть. Она свисала отвесно вниз. И образовывала вокруг двадцати двух кораблей стену. Там, где сеть касалась моря, моря не было. А было — метровой ширины пустое пространство. Заполненное воздухом, который с обеих сторон сети выглядел более прозрачным, чем обычно, и сильнее светился от солнечных лучей. Ни насекомые, ни птицы не могли приблизиться к этому пустому пространству. Вода — бескрайний океан — стояла как камень, хоть и очень хотела заполнить образовавшиеся пустоты, обрушиться на кольцо кораблей, которые медленно опускались на дно.
Корабли опускались на дно. Все больше воды вычерпывали испарительные машины из внутреннего моря, подбрасывали ее высоко вверх. Вершина океанической банки, покрытая мощным слоем соли и водорослей, казалась тем выше, чем больше конденсировалась вода в котле.
Выстроившись в кружок — как дети, которые держатся за руки, — покачивались на волнах корабли-колоссы. На форштевнях — отсасывающие воду, кусающиеся, плюющиеся журавли. Позади — воздушная сеть, как тонкая улыбка, обращенная к околдованному чугунно-тяжелому морю: к черно-вздыбленной, стонущей, трещащей по всем швам водяной горе. Океан очень скоро навис над ними горой — над этими радостными людьми. Водяные массы обрывались по косой линии вниз. Покрытые гребешками белой пены, они стояли перед сетью, как поднявшиеся на дыбы лошади — перед цирковым укротителем; сеть же сама собой, не двигаясь, делалась все выше и выше и уже поднималась над палубами двадцати двух судов на высоту многоэтажного дома. И на такую же высоту окружала ее черная вспученная стонущая водяная гора. Через пять дней люди освободили для себя место внутри защищенного от ветра котла. Котел был наполнен дарующим блаженство розовым светом. Люди смеялись. Они спустили на воду шлюпки. Мутумбо подал знак, чтобы на песчаную банку перебросили сходни.
ПО ПРИКАЗУ начальников экспедиции разведывательная эскадра повернула назад, к югу. Нужно было бежать, чтобы не допустить всеобщего расслабления, разложения. Люди умоляли начальников отменить приказ, замыкались в себе. Возражали: им ведь дали задание плыть в Гренландию, они должны двигаться на север. Но начальники испытывали страх, и им хватило благоразумия, чтобы настоять на своем. Эскадра снова направилась туда, где царили сумерки, серость. Серость, мерцающая и пыльная, периодически сменялась характерной для Юга глухой тьмой, приближалась, занимала все больше пространства в высоту ширину глубину. Она казалась морякам громадной пещерой. Земля, странная, снова будет тут как тут. Они, охая, смотрели на север, где море покачивалось в отблесках пламени: как же ярко горит розовый свет! Как он тешит их, как не хочет от себя отпускать! Начальники сами стояли возле машин, следили за правильностью курса. Корабли плыли и тащили с собой противящиеся человечьи души. Вот они, корабли, уже и нырнули в сумерки: все глубже, не поддаваясь на уговоры, проникают в белесую чуждую дымку. Похолодало. Моряки удивляются: а ведь это их дом. Существуют разные экспедиции, и они тоже участники экспедиции — гренландской. Существуют Шетландские острова, айсберги, Фарерские острова, континент, градшафты. Что же это за благотворная сила, в сфере действия которой они оказались? Которая светит на Севере… Они, хоть и жалуясь, позволяли судам увлекать их дальше. На море было сильное волнение. Гигантский пожар полыхал над Гренландией. Их он поверг в глубочайший трепет: этот священный огонь они сами добыли из недр острова вулканов. Именно жар вулканов внушал им восхищение: можно сказать, заставил их внутренне измениться. Огненные горы топали подошвами, выдохнули ужасное пламя на далекую Гренландию… Да, но потом — это блаженство. Блаженство… Окончательно запутавшись, люди грезили, тосковали; а тем временем корабли насильно тащили их к Фарерам и Шетландам.
Все, кто там был, с дрожью глазели на вернувшихся моряков. С ужасом, с трепещущими в сердце страхом и сладостью взирали на их радостные спокойные лица, выслушивали новость о Мутумбо, который использовал своих не то журавлей, не то пеликанов, чтобы расчистить себе место на морском дне и никогда больше, до самой смерти не расставаться с волшебным светом.
Кюлин колебался, совещался с Де Баррушем и младшими командирами. Потом они приняли решение, что им не надо разделяться, а нужно бросить на Север обе эскадры, которые ранее принимали участие в исландской и гренландской экспедициях, и всем вместе выдержать конфронтацию с Новым, в чем бы оно ни заключалось. Команды Первой разведывательной эскадры вместе с небольшой частью флота должны были пока оставаться возле островов. «Не бойтесь, — с грустью говорили своим товарищам остающиеся. — Как бы мы хотели отправиться с вами! Вам страшно отплывать отсюда, а после вы не захотите возвращаться. Ах, что вам предстоит увидеть! Не забывайте о нас».
Объединенная эскадра вплывала в усиливающееся сияние. День и ночь исчезли. Тихое покачивание на волнах, дрожание воздуха, отдаленный гул. Потом, все отчетливее, — доносящаяся издалека музыка, на высоких тонах, перемешанная с позвякиванием и дребезжанием. Особая сладкая радость, охватывающая их всех, нарастающая по мере приближения к Северу. Эта гладкая, подсвеченная розовым вода… Какое райское зрелище! Моряки пересаживались в шлюпки, раздевались до пояса, вздыхали, были счастливы. Им хотелось попасть к Мутумбо, обосновавшемуся возле Ян-Майена. Какой умный этот Мутумбо, надо бы навестить его, обнять! Воздух становился теплее, хотя они плыли к Северу. Бело-розовые — небо и воздух вокруг них. При приближении к Гренландии свет и его цвета обрели большую интенсивность, смешивались с красным и синим. Теперь стали видны вспышки. Нарастание и затухание светлоты, как при пожаре: медно-красное зарево, потом — синеватое затемнение, чад, мерцание. В теплый ветер вплетены горячие воздушные нити. Как полоски дыма, тянутся они над эскадрой, вьются над морем. Порой приносят с собой тяжелый едкий запах дыма.
Вскоре на глазах у мореплавателей начали происходить удивительные вещи. Порывы ветра сбрасывали на палубы, в шлюпки перья чаек и буревестников. Перья были необычайно мягкими, как если бы принадлежали птенцам, но, судя по величине и строению, их роняли взрослые птицы. Перья по большей части были изогнутыми, словно сморщились и завились от сильного жара. А еще сверху падали остатки неведомых пушистых листьев с мощными прожилками; и непонятные частички растений: возможно, крылышки каких-то семян. Низкий ветер неизменно дул в сторону Гренландии, но на морские течения он, кажется, не влиял. По воде рядом со шлюпками плыли разноцветные — зеленые бурые красные — массы, которым моряки радовались. Люди принимали их за плавучие колонии водорослей, за оторвавшиеся водоросли, в которых запутались медузы. Но когда веслом отделяли кусок и подтаскивали к лодке, с весла соскальзывали пестрые перья. Люди хватались за похожий на пакет пласт. Это и в самом деле были водоросли, с застрявшими в них живыми мшанками и слизнями, но поверх слоя водорослей лежали птицы: невредимые тела больших мертвых птиц, взрослых, которые цеплялись друг за друга лапками и образовывали что-то наподобие грозди. Пока моряки их рассматривали, на палубы стали падать живые птицы: целые скопища вкогтившихся друг в друга стройных или округлых птичьих тел. Большинство птиц были страшно измождены и умирали, едва их отделяли от остальных. Порой птиц становилось так много, что они падали с неба дождем. Их перья, как и те отдельные перья, что прежде приносил ветер, отличались удивительной мягкостью; и переливались разными цветами: зеленым золотым фиолетовым коричневым. Некоторые птицы не уступали в яркости тропическим бабочкам: у них были ослепительно-синие крылья с золотыми крапинками, а корпус и шея над белыми гладкими ногами — пурпурные. Перья у большинства обожжены, а иногда и полностью обуглены: такие, вероятно, не могли лететь сами, их приносили сюда воздушные потоки.
