Шершавыми меловыми скалами когда-то начинался континент. Потом он втянул живот. То есть когда-то горы Корнуэлла и Ирландии относились к континенту. Но горы опустились на дно и сверху их залило море; остались лишь Британские острова. К югу и к востоку простираются французские ландшафты, широко охваченные Атлантическим океаном, все более пышные но мере приближения к красочному южному морю. Столетиями и тысячелетиями формировались эти котловины, речные русла, плато, холмы. Старые моря на севере схлынули, вулканы потухли, но их выбросы остались на плоскогорьях. Обнаженные груди здешней земли выбрасывают из сосков струи великих рек. Царственно текут эти реки к морю. Земля же со своими горами, обширными пашнями, речными долинами, виноградниками не успокаивается, пока не обменяется приветствием с морем.
Вновь и вновь она порождает луга и лужайки, лесные ручьи и горные озера. Из ее почвы вырастают зеленые леса, и она сама, поднимаясь по древесным корням, становится черными и серебряными стволами, разворачивает под пронизанным воздушными токами небом роскошные лиственные кроны. Те обольщают свет, венчаются с ним. Зелеными красными желтыми глазами удивленно смотрят на мир маленькие растеньица. Травы стоят плотными шеренгами, забавляются: позволяют ветру дуть на их листья. По лесному дерну бегают муравьи, ползают коричнево-переливчатые жуки, защищенные панцирем: те и другие ощупывают травинки, крутят их, что-то находят тащат. Комары с жужжанием проплывают в воздухе, который несет их на себе, как вода. Большие ленивые животные обнюхивают землю полей и лугов. Тяжеловыйные коровы жуют траву: мускулистыми губами хватают ее, отрывают, отправляют на влажно-шершавый язык. Понурые кареглазые лошадки, запряженные в крестьянские плуги, длинным хвостом отгоняют слепней.
По Земле носятся, царапая и ощупывая ее кору, люди. Их тела не покрыты шкурой, как у коров и овец; нет у них и чешуи; свет далекого Солнца они принимают голой гладкой кожей. Атмосферные газы люди впитывают через нежные сквозные отверстия — рот и ноздри. Сводчатая грудная клетка, защищенная костяными дугами ребер, превратилась у них в пространство для воздуха. Словно привязанная к самопрялке, грудь поднимается и опадает: втягивает воздух, выпускает его. Люди неустанно присасываются к воздуху, напитывая себя незримыми силами. В человеческие кишки попадают соки многих растений и животных, люди усваивают их: разжигают свою внутреннюю энергию за счет сил, властвующих на поверхности Земли. Животные вообще-то произошли из воды; люди тоже не отступились от нее, да и она не отступилась от них, а продолжает струиться сквозь их внутренние ткани и кожу.
Дрожащие и легкие, летают люди над лугами равнинами плоскогорьями, неустанно подбираясь к вещам, которые дарят им жизнь и взамен требуют их жизни. У людей есть колени, которые служат опорой и сгибаются (как и туловище, и шея): чтобы человек мог наклониться к ручью, чтобы мог охотиться на зверей, добывать необходимую ему мясную пищу. Образовавшиеся из извести жесткие кости есть у людей: чтобы упираться ногами и тянуть что-то на себя; есть суставы: чтобы, если надо, скорчиться, спрятаться, защищая свою сладкую жизнь, — или отстоять ее в борьбе. Люди много чего жуют-сосут; пища им нравится: нравится, что бывает и горькое, и кислое, и обжигающе-острое. А какое благо для них зубы, охотно кусающие разгрызающие! Измельченная пища соскальзывает в глотку желудок, идет людям на пользу. И все новые явления привлекают человеческий взгляд: ведь вокруг человека всё движется — птицы, верхушки деревьев, песок, ветер. Солнце делает краски яркими, отбрасывает цветные тени; у человека есть глаза: и день дарит ему радость, слияние со светом — блаженство. Кожа у человека чувствительная; руки и ноги подвижны, несут на себе все тело; несут — куда? Туда, где прохлада, тепло, кора, которую можно пощупать, и нечто человеческое: чья-то кожа, плечо, гладкость чужого бедра. Мужчина и женщина тянутся друг к другу. Для того им и даны ступни и колени, способность ходить, сближаться. Глаза в глаза, рука к руке, уста к устам. Но не одни лишь уста. У людей есть и тело: чтобы зарываться друг в друга. Чего там только ни нащупаешь, ни обхватишь: стать бы текучей водой, чтобы со всем этим слиться! Уже одно то, что можно обнять другого; прикоснувшись к нему, успокоиться; и глядеть на него во все глаза, и изойти жаркой тоской… Что у кого-то — полновесные груди, тяжелые волосы, шелковистая кожа; а у кого-то — сплошные жесткости и шершавости… А эти разбухающие, обрамленные кустиками волос инструменты смешения: какой избыток блаженства они дают! Крылья, уносящие в иную страну… И — клонились над землей: человек к человеку; и — семя текло; и потом двое помраченных лежали рядом во мраке, а материнский свет был заключен внутри…
На распаханных полях, в горах и речных долинах, в лесах — всюду люди. В страну, раскинувшуюся между холодным Атлантическим океаном и южным Средиземным морем, просачивались гренландские моряки. Большие градшафты они обходили стороной. Они видели Брюссель, который был уже не Брюсселем, а городскими руинами, и где царствовал Тен Кейр, охранявший эту пустыню. Он превратился в сторожевого пса. Гренландские ветераны рассеялись, чтобы ускользнуть от него. Они пробивались на север, в надежде добраться до царства Мардука, о котором давно ничего не слышали. Возле Амьена
[96]
к маленькой группе моряков, движущейся в сторону разрушенного Валансьена
[97]
, прибились люди старого Тена Кейра. Они смешались с гренландскими ветеранами, что-то у них выпытывали. Но те держали язык за зубами. Когда группа уже добралась до валансьенских руин, объявился сам Тен Кейр. Назвал себя по имени, рассматривал странную одежду мужчин и женщин. Спросил, не на кораблях ли они прибыли в Бельгию, не потому ли одеты в кожу. Целый день он бродил среди них, встревоженный. И внезапно наткнулся на Кюлина, которого знали все здешние сенаторы. Кюлин сидел на телеге, распределял хлеб, подаренный поселенцами; он мельком равнодушно взглянул на воздвигшегося перед ним человека. Тен Кейр со страхом понял, что это за люди: гренландские моряки, прорвавшие заградительную линию. Или, скорее, линия — по вине своих же создателей — пришла в упадок… Он окликнул Кюлина по имени. Тот посмотрел в глаза Кейру и выронил буханку из рук.
Тен Кейр наклонился за ней:
— Ты Кюлин.
— А ты Тен Кейр.
— Да.
Кюлин, человек с длинной пегой бородой, взял протянутую ему буханку:
— Не бойся нас. Или ты боишься?
— Нет, не боюсь. Я, Кюлин, удивляюсь. Ты — Кюлин?!
— Удивляешься моей бороде? Твой градшафт тоже не помолодел.
— Брюссель не мой градшафт. Ты его не видишь. Брюссель теперь под землей.
— Знаю. Я слышал об этом.
— Почему ты все время оглядываешься, Кюлин? Или ты сам боишься меня?
— Это красивый край. Мы хотим двинуться дальше. Желаю тебе удачи.
