Великая пустыня невозмутимо и немо простиралась от прибрежных террас и дальше, образуя каменистые галечные равнины, дюны и плоскогорья с натриевыми озерами зелеными оазисами, — по жаркому материку до самого озера Чад, из которого пили слоны, возле которого резвились антилопы, летали пеликаны.
В новый процесс были вовлечены: население Судана, вангела
ашанти сокото фульбе, маньема с берегов Конго, уруа, жившие к югу от озера Танганьика. В этом столетии им не дарили пестрых ситцев стеклянных бус, не забирали у них слоновую кость и каучук. Эти народы не объединились, когда им пришлось столкнуться с северянами и северянками. С незапамятных времен существовали в зарослях кустарников пигмеи акка. Теперь эти кофейно-коричневые лесные кобольды с глубоко посаженными хитрыми глазками, большими круглыми головами и обезьяньими личиками — эти ненавистные всем пугливые карлики — были за короткое время истреблены своими соседями, мангбуту; тех же из них, кто пустился в бегство, преследовали и убивали. Темнокожие люди очень скоро отказались от кривых ножей копий стрел с желобками для стока крови, тростниковых луков. Не было смысла пользоваться традиционным оружием, поскольку белые предлагали оружие более мощное, более удобное в обращении. Пришельцы не только доставляли оружие, но и подсаживались к темнокожим мужчинам и женщинам, показывали им, как прямо из воздуха и земли извлекать опасные силы, а потом еще и умножать их. Надо сказать, ничто так не привлекало чернокожих и темнокожих, как возможность заполучить новые снаряды газы отражательные щиты и маски. А освоив это оружие и добившись превосходства над соседями (сперва йоруба и жители Бенина на побережье Гвинейского залива — над западными ашанти; потом мандинго — над жителями плато Фута-Джалон и населением горных областей в верхнем течении Нигера; потом макуа из Мозамбика — над областью Газа, царством матабеле, Бабисой, Уамбой, племенами батонга), они, подчиняясь законам военного быта, отказались и от привычных жилищ: дощатых домов, крытых соломой круглых хижин из глины и веток акации. Металлические или стеклянные сборные домики пришельцев с Севера были неотразимо притягательными. И люди хотели знать, как такие жилища устроены, — чтобы самим научиться их строить и подчинить себе даже самые отдаленные племена. На западном побережье, по среднему течению Нигера, вокруг озера Танганьика, в Сенегале, где уже существовали сильные негритянские государства, воинственные туземцы начали проникать в девственные недра, сооружать здесь первые шахты. Племена, одно за другим, истреблялись. Здешние земли — обескураживающе прекрасные, щедрые — все еще сопротивлялись тщеславию людей, присвоивших чудо-аппараты северян. Но уже возникали громадные туземные империи, которые разрастались быстро, как опухоли, проглатывали другие государства, а затем распадались.
И пока империи распадались-вновь-образовывались, сюда прилетали или приезжали все новые отряды гордящихся собой белых: изобретателей первооткрывателей усмирителей природных стихий; они вкладывали в эти земли свой труд, а сами истаивали от лихорадки и зноя. Люди же с коричневой черной серо-коричневой кожей мечтали добраться до истоков всех этих чудес — и рано или поздно в самом деле попадали па Север. А надо сказать, что железную белую расу постигла удивительная судьба: ее плодовитость понизилась. В то время как мозг ее лучших представителей добивался все более блестящих свершений, корень расы зачах. И, соответственно, всего за несколько десятилетий рождаемость у европейских народов резко сократилась. Неясно, что именно послужило тому причиной: то ли вредное влияние недавно открытых излучений и газообразных субстанций, то ли потребление новых искусственных возбудителей, оказывающих опьяняющее или наркотическое воздействие. Зато плодовитыми были цветные, алчно устремлявшиеся к центрам цивилизации; потные мужчины и женщины со сверкающими или грустными глазами: они появлялись в западных городах как слуги, как люди низшего сорта, — но на протяжении жизни нескольких поколений буквально наводнили собой западный мир.
«ПОДСТРЕКАТЕЛИ», словно сонмища демонов, шныряли по континентам Африка Америка Европа. То были мужчины и женщины, соблазнявшие людей всякими вещами, которые они предлагали купить, — соблазнявшие, искушавшие, натравливавшие друг на друга. Человек в их представлении был лишь мягким воском, горсткой песчинок-потребностей, к которой они, подстрекатели, подсыпали все новый песок. Они заставляли клиентов дрожать от возбуждения, как дрожит раскаленный воздух над костром. Из больших градшафтов приезжали мужчины и женщины: наблюдали, привозили с собой разные предметы, удовольствия, льстивые слова — всё как на подбор хорошее и приятное. Таких гостей — постоянно меняющихся — видели и в городах, и в сельских местностях. Подстрекатель держал в руке заводную игрушку, ему оставалось только ее включить: и тогда соблазненная жертва сама спешила ему навстречу, сама, так сказать, подставляла шею под удар. Прежде люди радовались, если были сыты и одеты, жили в тепле, могли позволить себе скромные развлечения. Хозяева новых аппаратов решили, что этого недостаточно. Западный человек много чего для себя желает; а предлагать другим вынужден еще больше.
По свету распространялись новости. В градшафтах имелись искусно сделанные волшебные аппараты, которые сообщали повсюду, чем люди занимаются, что они друг другу говорят, как меняют свое оборудование, что вообще у них происходит. Телевидение передавало все дальше зримые образы людей и предметов. Ажиотаж, вызываемый этим изобретением, был как пожар: всего лишь искра вначале, а потом — пламя, охватывающее целый квартал, целый город. В далеких странах — в горах, возле диких бушующих рек, в саваннах, знойных и кишащих всяким зверьем, — все еще жили люди и целые племена, покоящиеся в себе. Но и до них добирались теперь ажиотаж, слово, образ. Зримые картины возникали, подступали к ним вновь и вновь, не давали покоя. Заставляли этих затворников отойти от реки, вырваться из-под власти убаюкивающего зноя. Как лопата, втыкаемая в кучу камней, которые давно поросли мхом, — так и ажиотаж с похрустыванием вклинивался в скопление людей, встряхивал их, разбрасывал в разные стороны.
ПРЕЖНИЕ государства (в политическом смысле) сохранялись только номинально. Подобно тому, как у европейцев менялся цвет кожи, как их лица обретали арабские египетские негроидные черты, а разные языки сплавлялись в один тарабарский жаргон, сочетавший в себе наречия Севера и Юга, так же и государства утрачивали ранее свойственный каждому из них самобытный характер. Почти однородная человеческая масса населяла теперь обширный регион от Христиании
[25]
до Мадрида и Константинополя. Как в языковой, так и в политической сфере в разных областях просто преобладал тот или иной тип.
Постепенно — на протяжении двух последних столетий — все западные народы подпали под власть империи Лондон-Неойорк. Это была англосаксонская империя, в которой медленно перемешивались потоки темнокожих серых черных коричневых белых людей. Потом политические силы начали превращаться в труху. По мере умножения новых аппаратов и изобретений росло общее благосостояние. Жизнь стала легче, рабочий день у представителей почти всех профессий сократился. Одновременно обнаружилась специфическая опасность, связанная с этим периодом человеческой истории, — опасность, которой предстояло развернуться во всей чудовищности лишь в последующие века. Дело в том, что для обслуживания аппаратов не требуется много работников. В прежние времена излишек населения находил применение в войнах; теперь же активность людей можно было поддерживать только с помощью все новых изобретений, что приводило к разрушению старых отраслей промышленности и возникновению новых. В один из периодов относительного застоя, когда люди жили за счет открытий прошлых десятилетий и беспрепятственно пользовались их плодами, разразилась первая крупная, но не получившая огласки катастрофа. Владельцы фабрик и патентов на изобретения — промышленная элита, к которой стекались несметные богатства, — поначалу, чтобы удержать в повиновении плебс, удлиняли рабочий день, вводили промежуточные операции, даже останавливали мощные машины, что позволяло обеспечить дополнительные рабочие места. Возникла чудовищно разбухшая, роскошно оплачиваемая бюрократическая верхушка, занимавшаяся надзором и контролем. Но эти судорожные, беспомощные, обусловленные страхом меры оказались неэффективными. Предприятия почти задыхались, а поток людей, стремившихся в города, все ширился. Владельцы аппаратов уже не знали, как им поддерживать видимость полезной работы. Не знали, должны ли они требовать от своих технических и научных сотрудников новых изобретений, или, наоборот, демонтировать даже имеющиеся предприятия. С ужасом наблюдали они, как стекаются к ним богатства; странное чувство вины побуждало их отводить этот многоводный поток в сторону. Они отчаянно боролись с техникой, которая переросла их потребности, и с людьми, численность и плодовитость которых неуклонно увеличивались. Было время, когда промышленники — поначалу самостоятельно, а затем при поддержке государства — занялись организацией всеохватной системы общественного распределения денег и товаров. Речь шла о той части продукции, от которой промышленники добровольно отказывались. Промышленники, не афишируя этого, финансировали государственный аппарат. Казалось, они намеренно уклонялись — откупались — от необходимости самим принимать решения. Потом они наконец доросли до осознания своей роли. Когда деньги и товары стали утекать, они почувствовали, кто они и чем владеют. Некоторые, не желая брать на себя ответственность, отказались от своих предприятий в пользу государства. Но большинство встало-таки у кормила машины распределения, которая к тому времени действовала уже почти автоматически. Два-три поворота руля — и их мощные предприятия почти полностью обезлюдели. Промышленники хотели теперь регулировать иммиграционный поток, принимать решения касательно распределения благ. А поскольку государство и политическая верхушка тоже существовали за их счет, они вознамерились подчинить правительство своей власти. Когда начались голод и массовая миграция, владельцы машин застопорили поток распределяемых денег и товаров. Тут выступили на первый план политики. Они понимали, что нужно как-то решать проблему подвижных масс, представляющих угрозу. Этого-то момента и ждали промышленники. Они немедленно упразднили старую систему благотворительности. Во всех государствах давно осуществилось сближение между политической элитой и лидерами промышленности. Теперь последние отогнали государственных чиновников от кормушки, как прогоняют из курятника отощавшего лиса. Борьба сделалась неизбежной: фабриканты и политики, живущие за счет их подачек, оказались стоящими по разные стороны баррикады. В Бельгии, в Брюсселе, был нанесен долгожданный первый удар. В тамошнем парламенте один приглашенный туда представитель промышленников цинично заявил, что отказывается вести переговоры и вообще не признает так называемых общественных институтов. Этот парламент, дескать, был избран так называемым народом; на самом же деле народа нет, а существуют только владельцы фабрик, рабочие и паразиты, живущие за счет подачек. Следовало бы, дескать, запретить господам министрам выступать с речами об общественном благе, потому что в таких вещах господа министры не разбираются.
