— Вот она. Я ее задушил. Сделал это. Что ты мне хочешь сказать, Идатто? И ты?
— Прикрой ее, Кюлин.
— Я полдня пролежал рядом с этим трупом; вы же пока не рассмотрели его как следует.
Бородатый, с бронзовым загаром мужчина шагнул к Кюлину, вырвал у него ветки:
— Идатто и другим сейчас нелегко. Не надо выяснять с ними отношения. Кто знает, что нам еще предстоит. Дай им время прийти в себя.
Кюлин стоял неподвижно, скрестив руки на груди:
— Земля эта требует все новых жертв, никак не насытится человечиной. Хорошо иметь на руке клеймо; хорошо и думать о нем.
Идатто упрямо всхлипывал, уткнувшись в плечо Бородатого:
— Скажи ты, была ли Тика Он преступницей? Или — просто живым существом, исполненным жизни, перед которым я мог преклониться?
Кюлин что-то пробормотал, сверкнув глазами. И быстро ушел. Люди хотели — еще до наступления ночи — сжечь труп, но Кюлин крикнул:
— Огонь? Никакого огня! В землю. Я сказал: в землю.
Между Кюлином и членами его группы возникло отчуждение, нараставшее по мере того, как они продвигались к югу. Люди хотели обосноваться на этой плодородной земле, в том или другом месте, но Кюлин холодно, без всяких объяснений, приказывал двигаться дальше. Многие из ожесточившихся ветеранов оттаивали душой в новых благодатных краях. Сворачивали вправо или влево и оставались жить в здешних поселениях. Пахали землю, пели, смеялись вместе с сильными и счастливыми людьми — на Гаронне, в Лангедоке, на берегах Роны. Они чувствовали, что спасены. Первобытные твари теперь утратили власть над ними, Исландия их отпустила.
У порога южной страны Кюлин водрузил, как некий символический знак, убийство Тика Он; но ничего этим не достиг. Мало кто из его сторонников чувствовал себя уверенно. Люди видели, что Кюлин, как и другие, борется с собой, и страдает, и не может этого высказать; что он с яростью проникает все дальше в эти края. У него выросла длинная русая борода с проседью; ходил он теперь слегка сгорбившись. Редко кто отваживался заговорить с ним.
И вот однажды — возле Тулузы — распространился слух, что Венаска где-то неподалеку. Золотисто-коричневая женщина — в кармазинного цвета рубахе, в шитых золотом шароварах — посреди клубничного поля протянула Кюлину руку.
— Венаска, это ты. А я тут брожу. Я давно хотел с тобой поговорить.
— Что ж, теперь мы встретились.
— Ты разве знаешь, кто я?
— Нет, но я дам тебе имя.
— Не надо. Я Кюлин. Со мной здесь и другие ветераны Гренландии.
— Гренландия далеко. Но я рада, что вижу тебя.
Она погладила Кюлина но плечу; его это привело в ужас:
— Венаска, я хотел рассказать тебе кое-что, с Гренландией не связанное. В окрестностях Монтобана нам повстречалась одна рыжеволосая женщина, странное создание: Тика Он. Так вот, я ее убил.
Венаска еще держала руку на его плече, но теперь отдернула ее, опустила голову:
— Ох!
Она смотрела на черную землю; стояла тихо, с безвольно повисшими руками; тусклым голосом окликнула кого-то. Две сидевшие неподалеку женщины поднялись и подскочили к ней. Венаска тихо пожаловалась:
— Этого человека зовут Кюлин. Он убил Тика Он. Он повстречал ее около Монтобана.
Женщины растерянно и с угрозой взглянули на него. Венаска не поднимала головы.
Кюлин:
— С этими мне говорить не о чем. Я, Венаска, хочу остаться вдвоем с тобой.
Венаска не шелохнулась:
— Не могу. Ты убьешь меня.
— Я не убийца.
— Убийца. Я это чувствую. — Она взяла под руку одну из женщин. — Пойдем ко мне на двор. Посидим.
Дома она оставила открытыми двери и окна. Села в углу комнаты. Они помолчали.
— Чего ты от меня хочешь, Кюлин? Тебя зовут Кюлин. Я нарекаю тебя Ходжет Сала. Крутой Обрыв.
— Я должен узнать тебя поближе.
— Зачем?
— Мы, Венаска, поплыли в Гренландию, потому что нас послали туда. Градшафты, которые теперь гибнут, — они нас послали. Мы побывали сперва в Исландии, на острове вулканов, потом — в Гренландии. Я помогал осуществить план сенаторов. Это первое. Второе: на нас там навалилось нечто ужасное, что потрясло меня и других, выживших. Это, значит, второе. И мы, в том числе и я, вцепились в свой опыт зубами. Правда, Венаска. Я ведь хотел того, что на меня обрушилось. Хотел выдержать испытание. Точнее объяснить не сумею. И поскольку я своего добился, пришлось устранить Тика Он. Другого выхода не было. Я не искал ее, она сама пришла.
— Ходжет Сала, я слышу только интонацию твоих слов. Чего ты от меня хочешь?
Длиннобородый холодно взглянул на нее:
— Ты не пришла. Тебя разыскал я. Подойди поближе, чтобы я ощутил твое присутствие.
— Ты понимаешь, что говоришь?
— Да.
В нем думалось: «Это все туман. Я преклонился перед ней. Если я должен погибнуть, так тому и быть. Значит, я ни на что не годен. Дело не в отдельном человеке».
Она в своем углу поднялась:
— Повернись ко мне спиной. Не смотри на меня.
Он ждал; и опять подумал: «Дело не во мне». Прошло несколько секунд. Внезапно он почувствовал слабость: это испытание; я решился на пробу; я либо обрету защиту, либо нет. Он повернулся к ней спиной. Но Венаска из своего угла не вышла. Ее мягкий голос:
— Ты хорошо сделал, что дал мне возможность на тебя посмотреть. Я была к тебе несправедлива. Я уже иду.
И она сзади скользнула к нему, потянула к окну, улыбнулась девушке, показавшейся на пороге:
— Подожди снаружи.
Остановившись посреди маленького помещения, прижалась лицом к потертой кожаной куртке, обхватила руками его голову.
— Прежде, Ходжет Сала, я только слышала, как ты говоришь. Теперь я сама путешествую по Гренландии. Да. Ничего плохого мне там не встретилось. Крутой Обрыв не причинит мне вреда. Прислушайся! Там снаружи наши птицы. Птицы! Ничто не причинит мне вреда!
Она с улыбкой отделилась от него; жужжа что-то себе под нос, взяла его руки в свои:
— Я все-таки боюсь тебя, Ходжет Сала. Но ты мне ничего плохого не сделаешь. В тебе прорезался для меня какой-то росток. Не дай ему погибнуть.
— Почему ты уже уходишь?
— Попрошу принести молока.
Она отпила из стакана, протянула стакан ему:
— Доставь мне удовольствие. Чтобы я больше не боялась.
«Может быть, — подумалось в нем, — мне не следовало убивать Тика Он. Я бы и так с ней справился». Он выпил из стакана Венаски.
