— Не кричи. Говоришь, ты то же, что и я. Докажи!
— Я не сделаю того, что ты задумал.
— Сделаешь, Венаска. Ты ведь то же, что и я. Ты моя жизнь. Не будь ты такой красивой, такой сладкой… Уходи прочь. Или — вниз. Какая разница. Ни один из нас…
— Я не уйду.
— Не возбуждай меня, Венаска! Не дразни. Не используй любовь как издевку. Или, думаешь, мне не в чем каяться? Бесконечно-бесконечно каяться? Я умираю от этой вони. Положи этому конец.
— Сюда меня притащил ты. Ты хочешь столкнуть меня вниз.
— Нет. Ты сама спрыгнешь. Ты сможешь. Сделай это, если у тебя есть глаза.
— Я этого не сделаю. Я останусь с тобой. Теперь — тем более. Умри я, тебя бы замучила совесть.
— Я в тебе не нуждаюсь. Больше со мной не говори. Я узнал тебя, Гадкая. Ты из рода гигантов. Последняя из них. Ты сама — чудовище, отродье Гренландии. Ты живешь во мне омерзительно: как мое беспамятство. Дай же мне ухватить тебя, дорогое Беспамятство! Я — Крутой Обрыв.
Она плакала:
— Какой стыд. Как меня опозорили! Милая земля, прими меня.
В облаках чада, поднимающегося из трещины, порхала Венаска: нежно гладила землю, как умела она одна. Отползла прочь, исчезла на глазах у Ходжет Сала, бушевавшего за ее спиной.
В тот же день исландские ветераны покинули долину Роны. Крутой Обрыв, снедаемый лихорадочным жаром, объяснял другим:
— Венаски нет больше. Я ее распознал. Мы люди. Она же не была человеком. Я распознал ее. Она из рода ящеров и гигантов.
Когда его попутчики начали жаловаться:
— Можете стонать. Так легче выпустить свою боль. Боль! Мы ежедневно потребляем ее ведрами, центнерами. Для нас, людей, хороша только преисподняя. Не будь огня, мы бы превратились в камни. Только преисподняя нас спасает. Боль — наша душа, наше божество.
И, тише:
— Знаете, она бросилась в огонь, а была частью меня. Благословен, кто дарует унижение.
ВЕНАСКА, сладостная, бежала на запад. Она не погибла в дыму и гнилостных испарениях лионского кратера. В страхе влеклась она по дорогам, одна. Много плакала. Дарила счастье тем испуганным существам, которые попадались ей по пути, к кому она протягивала кофейного цвета руки. Куда она направлялась? Куда хотела попасть? Она из рода гренландских чудищ, сказал Крутой Обрыв. К ним она и хотела — в Гренландию. Но потом, на западе, она оказалась среди отчаявшихся, часто доходящих до каннибализма голодных человеческих толп, бежавших из Орлеана и Парижа. Беженцы рассказывали о гигантах, которые собрались в Корнуолле. К гигантам: этого хотела она. Неосознанное глубокое желание овладело ею, окутало ее: она жаждала увидеть гигантов. Именно их поносил Ходжет Сала, но они были одной с нею крови. Как внезапно она это осознала! Венаска перестала понимать жалобы и вопли толп, их хриплые проклятия в адрес распоясавшихся гигантов. Ее собственное отчаянье рассеялось, как ночь перед утренней зарей. О чем там охают и кричат люди? Кто из них знает гигантов, далеких? Гиганты обосновались в Корнуолле — их деяния отвратительны, тела ужасны. Но люди их не понимают. Лишь она одна может прочувствовать их до конца (и в деяниях, и в телах): они — ее кровь, ее братья.
«Мои братья, любимые братья», — днем и ночью вздыхалось в ней. С нежностью смотрела Венаска на ландшафт Луары:
— Я снова здесь, дорогие ручьи, дорогие березы, дорогая трава. Давно же я вас не видела! Я была околдована.
Она ложилась, нагая, в ручей:
— Дорогая вода, вот мое тело. Целиком для тебя. Я хочу на север. Помоги мне туда добраться.
Она стояла, бледная, на склоне горы, чтобы ветер обсушил ее тело:
— Ты холодный, дорогой ветер. Вот мое тело, моя грудь. Помоги мне добраться до Англии.
Из-за облаков пробивались теплые лучи:
— Ах, солнце! К чему мне глаза и уши? Я чувствую тебя сквозь кожу — на спине, на затылке, на ступнях. В моем странствии ты сопровождаешь меня.
Вместе с людьми, которым она полюбилась, Венаска долгие дни ехала на телеге к Сене (дальше никто ее везти не хотел: слишком велик был страх перед гигантами). Прощаясь с попутчиками, вдруг засмеялась, была переполнена томительным ожиданием:
— Что ж, уезжайте. Гиганты — они не ваши.
Вдоль берега Сены шагала она, по лугам, через заросли кустарника. Была переполнена томительным ожиданием. Ландшафт льнул к ней. Чем быстрей она шла, тем настойчивее удерживали ее существа, составляющие этот ландшафт. Травы обвивались вокруг ботинок. Ей пришлось снять ботинки и идти босиком. Деревья ночами, когда она спала, обступали ее и не хотели выпустить. Она шла, шла. Кусты и травы шли вместе с ней. Каштановые деревья, липы (по-летнему цветущие) колыхались при ее приближении. И выдыхали облачка ароматов, а потом наклоняли верхушки и ветками цеплялись за волосы. Она хихикала, ласково говорила деревьям:
— Ах вы какие! Мне надо в Корнуолл. Отпустите волосы. Лучше помогите добраться до Корнуолла: я должна увидеть моих братьев.
Моря всё не было, моря — не было. Она тосковала, плакала. Густые травы преграждали ей путь. Но Венаска была счастлива своею любовью, а плакала — от нетерпения.
Пока она уставала, шаг за шагом преодолевая трудный путь (а земля старалась ее не выпустить), Венаска часто простирала руки на север. Слезы катились из глаз. Слезы опережали Венаску, падали на плечи гигантов.
В Корнуолле гиганты — бессловесные горы — стояли полукругом от Бодминского болота до Эксмура
[119]
на севере. Вокруг них в земле образовались впадины, потому что они всасывали камни и воду. Рудными квадрами укоренились они в глубинной габбровой породе. Зеленые иголочки роговой обманки прорастали сквозь их стоны; черно-бурый оливин, с вкраплениями железа, поднялся каждому до груди, образовав подобие каменной мантии. Гиганты (чью грудь прикрывали тканые турмалиновые лоскуты, носители волшебных лучей) все как один обратили лица — зеленовато-черные, покрытые трещинами и орошаемые водой — на северо-запад, к морю: ибо хотели разодрать море, расплавить морское дно, выпустить огненную лаву, устроить землетрясение. Но в этих существах, гигантах, уже не осталось прежней ликующе-дерзкой силы. Сквозь них прокладывали себе путь шумные горные речки. Масса земли ввергала их в оцепенение, подавляла: им приходилось постоянно бороться с собой, чтобы не осесть, не оползти вниз.
Море, с его зелеными водяными полчищами, уже давно из залива Кардиган
[120]
запрыгнуло в Уэльс, бушевало в Бристольском заливе
[121]
, пенилось у подножья каменной Кураггары — самого северного из гигантов. Днем и ночью с Атлантического океана яростно накатывали, бичуя побережье, чудовищные валы. Они, грохоча, захлестывали Ирландию по всей ее ширине. Бешено обрушивалась с севера приливная волна: двигала перед собой дорогу шириной в несколько миль, над которой нависали черные тучи; вклинивалась в Корнуолл. По ту сторону Гебридских островов
[122]
волны, дымясь, расходились в стороны, выпуская из открывшегося зияющего разрыва облака пара. Новые массы воды, клокоча, заполняли трещины. Все светлей и светлее с каждой неделей — от невидимого источника — становилось небо над этой бушующей военной дорогой. В тлеющем небе, в сумерках, непрерывно вспыхивали молнии. Безостановочно извергались ливневые струи, рычал гром.
