— Нам пора, Тен Кейр.
Они направлялись к Брюсселю.
Когда дошагали до этой каменной пустоши, исландский ветеран, прощаясь, положил руку на плечо своему попутчику:
— Вот и Брюссель, Тен Кейр.
Тот перехватил и крепко сжал его руку:
— Не Тен Кейр. Ты нарек меня Таушан-Дагом. Не оставляй меня сейчас в одиночестве. Давай еще раз вместе обойдем вокруг города.
Они обнялись.
Диува, ясноглазая-мягкосердечная, как-то зимой разъезжала на воловьей упряжке по заснеженным окрестностям Парижа — в поисках Крутого Обрыва. Хотела поблагодарить его за помощь южным поселениям; и еще истосковалась по Венаске, которую он оттолкнул от себя под Лионом. Но эта пышная красавица с тяжелой гривой рыжих волос не собиралась жаловаться на свое горе… И вот уже Ходжет Сала шагает с ней рядом по запорошенным полям. Увидев ребятишек, останавливается: смеется с ними; обламывает трескучие сухие ветки; задумчиво смотрит вслед летящей вороне; сам, подражая ей, машет руками, будто тоже хочет взлететь… У себя в домике он — как британские поселенцы — часто радостно напевал по утрам. Однажды, гуляя с Диувой в полях, он схватил ее холодные руки. Спросил, не корит ли она его за то, что он теперь недостаточно думает о боли, не мучает людей, никого больше не посылает в огонь.
— Я не забыл про боль. И о гигантах мы помним. Повсюду воздвигнуты каменные пирамиды в память о них. И ради их прославления: они были могучими людьми. Мы и огонь храним. Мы ничего не утратили. Мы все это должны сохранить. Диува, эта земля приняла нас, но мы и сами что-то собой представляем на этой земле. Она нас не поглотит. Мы не боимся ни неба, ни земных недр. Ты, Диува, знаешь Тена Кейра? Конечно, знаешь. Он теперь успокоился. Понял, что мы обладаем силой, подлинными знаниями и смирением. Он мой друг. Он принял наш знак и поклялся не покидать меня. Почему? Он видит: мы уже стали богаче и сильнее. Мы настоящие гиганты. Мы те, кто прошел через Уральскую войну и гренландскую экспедицию. И мы… Мы не погибли, Диува. Можешь повторить людям на Гаронне и Роне эти мои слова. Скоро мы вновь расселимся по всей Земле.
Он опустил глаза, присел на межевой камень, плотнее закутался в овчину. И заговорил о Венаске: она, дескать, исчезла — но вместе с тем и нет. Каждый раз, когда он идет по берегу Сены, через кустарниковые заросли, он заново осознает, что с ней сталось. Все в этом мире сохранно. Ходжет Сала взмахнул рукой в ледяном прозрачном воздухе: ему кажется, что великая изначальная власть, которую все они почитают, на Корнуолле устранила гигантов, воспользовавшись Венаской. Ибо это отнюдь не мертвая сила, но мудрое, неисчерпаемое в своих глубинах существо… Диува, женщина впечатлительная, вдруг прижала к виску прядь волос. Она загляделась на Длиннобородого: как прямо он сидит, как серьезен, как смотрит, повернувшись к ней всем лицом, как улыбается. И схватилась за сердце: ей вдруг почудилось, что в этом человеке есть что-то от Венаски.
Заново возделанному, колышущему хлеба просторному краю — от бельгийского побережья до Сены и еще дальше, до Луары — Ходжет Сала дал имя: Венаска.
Дом человеческих существ, расцветающей и увядающей плоти, — складчатые горы Южной Европы, западноевропейские платформы с их древнейшими горными массивами, молодые низменности, черноземы Русской равнины. Земля передвигает в пространстве — под ногами людей и вокруг — горы, цепи холмов, лощины. Течет потоками белая вода, наполняя озера-впадины. Буро-зеленые растения вырастают из почвы. Строятся лесами и кустарниковыми зарослями вдоль Дуная, Днепра и Дона. Дремучие чащи и болота протянулись от атлантического побережья до тех краев, что овеваются дыханием Юга. Повсюду курлыкают-плачут-умирают полевые цветы травы птицы. По ровным поверхностям бегают или плавают звери: гладкокожие чешуйчатые мохнатые; неустанно ищут добычу, заглатывают ее, испражняются. Пока земля, вода, жаждущая превращений, всепожирающий воздух не обретут над ними снова полную власть. Сонмища людей: в покое и смерти, в суете и семейных заботах, среди извергающихся вулканов и гибельных водных бездн… Крепко держатся друг за друга, умирают, оплаканные близкими, вал за валом: мать и дитя… мать и дитя… возлюбленный и возлюбленная… И всегда их легкие жадно впитывают из воздуха кислород, передают крошечным клеткам, ядрышкам, вязкой протоплазме — всегда впитывают и передают дальше. А когда сердца людей останавливаются, когда клетки разделяются-разрушаются, появляются: новые души, распадающийся белок, аммиак, аминокислоты, углекислый газ и вода — вода, превращающаяся в пар. Чутки к горю и к радости, неизменно охочи до странствий сообщества человеческих душ — и в снежных ландшафтах, и на раскачивающихся морях-океанах, и там, где не смолкают завывания бури, и в горах, сложенных многими поколениями камней.
Черен эфир вверху, с его солнцами-шариками, с россыпями мутнеющих искорок-звезд. И Чернота делит ложе с людьми, прильнула к ним грудью: потому что свет исходит от них.
КОНЕЦ
Габриэла Зандер
Послесловие
[123]
Текст, напоминающий естественнонаучную сказку-страшилку, на поверку оказывается одним из самых неслыханных, самых диковинных романов XX века». Так писатель Клаус Модик охарактеризовал в 2001 году «безмерный (во всех смыслах)» роман Альфреда Дёблина «Горы моря и гиганты»
[124]
. «Эта экстравагантная книга, тема которой — человеческая экстравагантность, штурмующая небеса» (Гюнтер Грасс)
[125]
со времени ее публикации в 1924 году не переставала вызывать эмоциональные отклики: она очаровывала читателей, но также провоцировала их и разделяла на полярно-противоположные лагеря. Способность раздражать читателя, присущая этому новаторскому и странному роману, объясняется, с одной стороны, необычно высокой насыщенностью содержащихся в нем художественных образов и историй, а с другой — радикальным разрывом со всеми правилами повествования и читательскими ожиданиями. Во всем творчестве Дёблина нет другого произведения, где бы автор с такой бросающейся в глаза необузданностью предавался своим фантазиям (и, возможно, также навязчивым идеям), как в этом утопически-фантастическом романе. «Горы моря и гиганты» — эксперимент в плане языка и в плане повествовательной техники; текст экстремальный и уникальный как для самого Дёблина, так и для всей истории немецкой литературы. Эта проза, написанная «как бы под избыточным давлением обрушивающихся на автора видений»
[126]
, несмотря на свойственную ей экзальтированность, нисколько не утратила актуальность, ибо в ней предвосхищены такие феномены, как разрастание и распространение мегаполисов, омассовление общества, отчуждение человека от природы, механизация и дегуманизация современного мира. Автор переработал и включил в книгу жизненный опыт своих современников, их страх перед неконтролируемым развитием техники; он затрагивает важные политические проблемы, связанные, например, с миграционными потоками, глобализацией, тоталитаризмом, фанатизмом, терроризмом, системой государственного надзора, генной инженерией, синтетическими продуктами питания, культивированием новой человеческой породы, био-химическим оружием и так далее, — чтобы побудить читателя задуматься об этических аспектах технического прогресса и определить для себя «границу реального и возможного» (137)
[127]
.
