Ионатану же, глянув сверху вниз на его зеленый складчатый наряд, Мардук говорит:
— Был бы ты девушкой или женщиной, я бы с радостью взял тебя в жены. Но мне повезло: ты не баба. Ты не родишь детей — для себя, против меня; и потому можешь свободно ходить, куда пожелаешь. Ты не по причине скотского настроения будешь на меня наседать, а чтобы я чувствовал: я — это еще и нечто другое, не только Мардук, твой друг, который в тебе нуждается и всюду следует за тобой; я — еще и некая сила, некая мука, неизвестно откуда сюда заброшенная, как тысячи других людей, как листья и камни.
— Ты жалеешь меня, Мардук? Я в жалости не нуждаюсь.
— Пойдем в сад.
Они беспрепятственно проходят в сад. Мардук ставит ногу на скамью под дубом. Лицо у него спокойное беззаботное: как будто никакого разговора между ними не было. Он крепче затягивает ремешки серебристого ботинка. Ионатан сперва наблюдает, потом, видя, что Мардук оперся локтем о колено, сам застегивает ему пряжку.
— Это ты умеешь, Ионатан. И другое — тоже. Неужели ты хочешь умереть или оказаться слабаком? Быть сломанной веткой, живущей лишь до тех пор, пока в ней сохраняется влага? Неужели не хочешь пожить еще сколько-то времени вместе с мамой? Ты вчера хорошо поступил в отношении своих бывших друзей. Они больше не живут. Нет! Я исполнил твою волю. Это ведь была твоя воля.
Юноша, отпустив ботинок, приник головой к колену Мардука. И обхватил его ногу.
— Я предлагаю тебе, Ионатан, вступить со мной в брак. Что ты об этом думаешь? У тебя не будет иных обязанностей, кроме как оставаться рядом, чтобы я мог видеть твое лицо. В том, чтобы ты говорил со мной, нужды нет. С дождем и теплой погодой тоже не поговоришь, но люди в них нуждаются. Тебе не придется быть моим слугой. Или помощником. Или даже сотрапезником. Но, как я уже сказал, от тебя потребуется одно: быть здесь. Не обязательно — всегда рядом со мной. Но все-таки: довольно часто находиться поблизости.
— Странно, Мардук. Я думал, что пригожусь тебе именно как помощник.
Мардук не снял ногу со скамейки. Он зевнул:
— Значит, договорились.
МАРДУК с несколькими сотнями приверженцев вторгся в незащищенный город. Уже в день вторжения он велел устроить центральную энергостанцию в помещении первой, так называемой Зеленой ратуши, где и сам поселился. Наступательное и оборонительное оружие, которое он, вместе с другими членами своей группы, сохранил и держал в готовности, было тогда же спрятано поблизости от ратуши и подключено к энергостанции Мардука.
Узурпатор пригласил в ратушу руководителей еще существующих отраслей промышленности, а также владельцев крупных земельных угодий, мужчин и женщин; и, пока они пересекали парадный двор, дал им возможность увидеть расстрелянных, пятнадцать мужчин и шестерых женщин, а сверх того — тридцать новых, живых пленников, беспокойно расхаживающих по двору. Мардук заговорил с приглашенными. То были пестро разряженные животные, уже поседевшие или еще молодые, которые с любопытством высокомерием страхом теснились перед ним.
Глоссинг — старик-англичанин, бывший преподаватель Мардука, научивший его ставить химические и физиологические опыты, превосходный ботаник — с иронично-скучающим видом смотрит на высокий купол зала и на свисающие вниз шелковые знамена: прежние символы братского единства, флаги англо-американской метрополии, флаги времен Уральской войны с изображениями небесных светил, подожженных земным огнем. Он думает: Мардук будет сейчас говорить; что ж, пусть говорит; кто-то другой тоже может говорить и делать, что ему вздумается, но ничего этим не изменит. Глоссинг вдруг чувствует с внезапной спокойной уверенностью: нельзя истребить меня и подобных мне. Он холодно рассматривает людей, стоящих вокруг: какой же идиот этот Мардук — нашел, с кем связаться; он был хорош когда-то, в общей упряжке, но кому из наших — сегодня — захочется иметь дело с этим отщепенцем?
Диковатое впечатление производит Блу Зиттард: человек креольских кровей, постоянно перемещающийся среди толпы, поправляющий на коротком носу большие очки. Он с видимым удовольствием рассматривает лица коллег — этот подпольный исследователь кристаллов, о котором рассказывают всякие небылицы. Его правая рука когда-то попала в камнедробильную машину, ладонь до пястных костей была раздавлена. Культей, препарированной в виде пальцев, он может только слегка помахивать — и пугает незнакомых людей, когда во время разговора, стянув как бы невзначай светло-серую кожаную перчатку, начинает жестикулировать этой клешней, имеющей даже искусственные розовые ногти и щедро украшенной бриллиантовыми кольцами. Холодный и непредсказуемый тип. Мардук будет говорить, думает он. Пусть говорит.
Пузырящийся Экберт: молодой, очень высокий сутулый человек в болтающейся на нем рабочей одежде; насмешник, но слишком потворствующий своим противоречивым прихотям и будто обреченный на то, чтобы пасть жертвой одной из них.
Светловолосая Марион Дивуаз — роскошная белая женщина, безучастно стоящая в оконной нише; серо-зеленые глаза блуждают по залу. За ней увиваются многие — и юноши, и девушки. Но она очень разборчива, о ее романах рассказывают странные, даже болезненные истории, неспроста ее прозвали Балладеской. Ее семье принадлежат промышленные предприятия, однако сама она владеет только землей, на которой они построены, и Мардука прежде не видела. Кто это, думает она. Хоть бы он меня расшевелил, взволновал…
На полу, на каменной ступеньке, сидит, посасывая палец, Дрютхен: долговязая негритянка, которая в свое время фанатично сражалась за Марке, работала над разрушением еще сохранявшихся тогда больших женских союзов. Дрютхен уже обглодала не один десяток мужчин; потому-то эта баба, которую уважают и ненавидят, и получила прозвище Крысиха.
Все они с удивлением смотрят на высоколобого авантюриста, который с помощью немногих сторонников и оружия осуществил эту выходку, но, возможно, уже через месяц горько пожалеет о ней. Мардук, пройдя к месту председателя сената, снимает широкополую шляпу с красными перьями и приветствует собравшихся. Когда он садится, к нему подходит Ионатан, которого все прекрасно знают, но о чьей дружбе с Мардуком слышали лишь немногие. Поэтому недоумение волной вздымается в зале, когда Ионатан по знаку Мардука усаживается с ним рядом. Мардук, сидя, рассказывает о своих намерениях. Дело Марке, дескать, будет продолжено. Из уроков Уральской войны нужно сделать необходимые выводы. Он, Мардук, подтверждает должностные полномочия прежних сенаторов и собирается в дальнейшем с ними сотрудничать… Тут он замолкает, смахивает со лба капли пота, косится на обитую кожей столешницу. Поскольку никакой реакции снизу нет, консул просит подняться на трибуну седого Глоссинга — ботаника, который до сего дня был председателем сената. Мардук сперва оговорился: назвал имя очкарика Блу Зиттарда; и тот сразу начал протискиваться к трибуне, но остановился, заметив ироничную улыбку нового председателя.
Глоссинг, равнодушно кивнув, встает рядом с Мардуком; говорит он довольно бессвязно, прерывисто, а приглашенные тем временем сбиваются в тесную кучку. Заседание, начинает бывший председатель, будет кратким; не он их всех созвал, его место занято… Тут Мардук порывисто вскочил; Глоссинг только махнул рукой: спасибо, дескать, не стоит… Хочет ли кто-нибудь выступить, возникло ли у кого-то желание что-то сказать?
