— Делвил, Пембер, Бейкер, благодарю вас, что вы приехали, чтобы сказать мне это. С моей стороны вы встретите сопротивление, предупреждаю заранее, поэтому само собой ничего не наладится.
Делвил опустил голову, медленно поднялся. Консул уже отошел назад.
— Мы не станем вести против тебя войну, Мардук. Нам нет нужды с тобой воевать. Ты погибнешь и без войны.
— Ты, Делвил, в этом уверен?
— Да.
Мардук приблизился к стулу Делвила:
— Как тебе только взбрело на ум сказать мне такое? Или ты видишь меня насквозь, или столь мало уважаешь, что отважился говорить со мной в подобном тоне?
Чужаки стояли уже в середине зала. Мардук повернулся и, поклонившись им, вернулся на свое прежнее место, защищенное с обеих сторон горящими шахтами.
Пембер — стройный человек с остроконечной бородкой, молчавший, когда говорили его товарищи, — выйдя из здания ратуши, присвистнул:
— Он совершенно ненормальный. Вы же видели. Конченый человек. Что с такого возьмешь? Иди с миром, возлюбленная душа…
Уайт Бейкер опустила на помрачневшее лицо коричневую вуаль:
— Пембер, тут не над чем смеяться. Он плохой человек. Мы не вправе потворствовать его дурным наклонностям.
— Что же ты предлагаешь, дорогая подруга?
— Он нас боится и именно потому на нас нападет. Он как малый ребенок, он — варвар.
Делвил засмеялся и погладил руку женщины:
— Я сомневаюсь, что он наделает глупостей. А если и наделает, они пойдут нам только на пользу.
Широкоплечая промолчала, но сквозь вуаль бросила на Делвила пылающий взгляд.
Тот согнул левую руку, сделал несколько боксерских движений:
— Я не строю иллюзий. Если эта страна будет вести себя тихо, мы изольемся на нее благодатным дождем. Будем спокойными и мягкими. Если же консул захочет, чтоб было по-другому, он получит свое. Мы можем взять на себя и роль грозы. Я нисколько не сомневаюсь, что он в любом случае окажется у нас в руках.
Наутро в рабочем кабинете Мардука собрались сенаторы. Консул, перед которым стояли охранники, жестикулировал, обращаясь к молчащим:
— Нас хотят искоренить. Хотят открыто и тайно вести с нами войну. Они хотят включить нас в новый Круг народов. Советую всем, кто не готов сражаться за свое дело, покинуть эту страну. Предупреждаю, что равнодушным оставаться здесь не стоит.
Консул уже распространил слух о намерениях континентальных владык. К ратуше стекались люди. В голове каждой колонны колыхалось зеленое знамя с золотыми колосьями. Песня «Мирный народ» вливалась в открытые окна, празднично звенела в теплом воздухе. «Мы победим. Хоть нас хотят уничтожить»: это вырвалось из нутра Мардука, прогремело в зале и на дворах, прогрохотало под сводами. Консул усилием воли на секунду изъял себя из поднявшегося шума. Трое посланцев возникли перед его мысленным взором, посланцев, за чьей спиной — половина Земного шара. Под окнами, на парадном дворе, люди сгрудились теснее… Полная тишина… Внезапно — неистовство, дрожь, вскинутые вверх руки. Мардук у ворот на двор, без шляпы. Капельки пота на носу. Синюшная бледность лица. Кажется, он совершенно без сил. Голос звучит неотчетливо. Дескать, отныне здание ратуши будет общедоступно: он, консул, снимает охрану. Левая рука Мардука быстро приблизилась к голове — похоже, чтобы опустить поля шляпы; но, дотронувшись до виска, так и зависла там.
«Я пойду с ними, — дрогнуло внутри консула. — Их дело касается и меня». Властно крикнулосъ это в нем, явилось в нем. Он почувствовал слабость; но кричал-то он сам. Мардук увидел перед собой Делвила, подумал: «Вот кто мой враг. Я отдам себя этим ликующим толпам». В нем, глубоко, что-то сотрясалось — как в тот давний миг, когда до него дотронулась Балладеска. И под звуки возобновившегося равномерного пения он — без сопровождающих — поднялся по лестнице на пятый этаж башни. Рядом с ним дрожали протянутые через окно тонкие провода. Он увидел внизу черную человеческую массу, пестрые флаги: «Возьми себя в руки, Мардук! Посмотри на свою землю, Мардук! На свою жизнь! Или ты хочешь броситься вниз?»
Когда консул, подтянутый и энергичный, объезжал орудийные установки и посты по всей стране, когда почти ежедневно обсуждал положение дел с сенаторами, никто не замечал его замешательства, его отчаянья. Но в нем самом время от времени вздымалась волна страшного отвращения к зданию ратуши, пирамиде из черепов, сенату, народу. Отвращения — до тошноты — к себе и ко всему миру, которое он подавлял ценой предельного напряжения сил. Между тем, внешне он будто светился, излучая вовне энергию. После того, как однажды ночью консулу приснился сон о зеркале (он глянул в зеркало, со страхом увидел свои потрескавшиеся белые губы, из которых сочилась кровь; затем протер поверхность зеркала, чтобы она стала теплой, чтобы кровотечение прекратилось), на него навалилась тоска но Ионатану. Он обещал себе: все начнется заново. Внезапно — совсем неожиданно — перед ним возник зримый образ Ионатана: консул сам не понимал, что за глубинный пыл охватил его и почему он с таким глубинным пылом думает об Ионатане. С градшафтом все сейчас обстоит так плохо, думал он, и Ионатан это знает, не может не знать; Ионатан мой друг, а вестей о нем давно нет, Ионатан должен был бы меня поддержать… Консул оделся, набросил на себя светло-желтый плащ, расшитый серебром. В таком виде этот седобородый человек несколько часов ждал Ионатана, прислонившись к стене кабинета. И тем временем злился на самого себя за то, что выпустил из страны английских посланцев: их следовало бы уничтожить, бросить в темницу, убигь. Ионатан… Ионатан вот-вот придет…
Снизу раздались сигналы труб. Страна стронулась с места. Не успел Мардук, услышавший трубы, шагнуть вперед, как перед ним уже стоял моложавый человек, одетый в белое. Так неожиданно возник перед ним Ионатан, что Мардук на пару секунд замер — разглядывал сине-черный узор ковра — и лишь потом искоса взглянул на человеческую фигуру, ибо не был уверен, в самом ли деле перед ним живой человек или только персонаж его сна. Одетый в белое, как всегда, стоял Ионатан среди комнаты, под люстрой: с нежно-голубыми вышивками по вороту и рукавам, склонившись в поклоне, скрестив руки на груди и обаятельно улыбаясь. Глаза темные, брови черные густые, как будто две гусеницы, изогнувшись дугой, проползают над веками… Последнюю деталь Одетый-в-желтое словно отодвинул в тень. Взял со спинки кресла черный бархатный плед, накрыл себе колени, рассматривал вошедшего человека. И долго, очень долго глядел на это ожившее видение: на цветущие щеки, бело-шелковый отложной воротник. Шевельнул губами:
— Я помнил о тебе, Ионатан.
— Ты позволишь, я сяду?
— Чем ты занимаешься?
— Мы с тобой давно не виделись, Мардук. Не думаю, что ты по мне скучал.
— Рад тебя видеть. Ты остался восхитительно молодым!
— Дни моей жизни проходят, не отличаясь один от другого. Ах, мне бы осмотреться здесь…
