Кастель это не обескуражило. Достигнув Штендаля, она приблизилась к периферии старого градшафга Берлин. Ее подстерегали с двух сторон: во-первых, Мардук, который стоял под Ганновером (тогда как его капитан командовал половиной охранников, оставшейся в старом градшафте); и, во-вторых, — узколицый негр Цимбо. И пока капитан Мардука еще только подходил к Магдебургу, чтобы оттуда атаковать мулатку, Цимбо вместе с отрядом Лоренца неожиданно появился под Штендалем, в непосредственной близости от рассеявшейся орды Анжелы Кастель, тотчас приказавшей своим остановиться. Цимбо еще раз напрямую потребовал, чтобы она уступила ему, как уполномоченному Круга народов, руководство всей акцией. Он вступил в переговоры с упрямой мулаткой, а тем временем его отряд, распространяясь по ближайшей округе, вынудил женскую орду рассредоточиться. И пока уверенная в скорой победе Кастель разговаривала, поигрывая еловой веткой, с Цимбо, судьба ее уже решилась.
Внезапно воительницам Кастель, которые шли или ехали по полям, где намело по колено снегу, показалось, будто всё перед ними и вокруг них как-то странно уклоняется загибается. Им померещилось, что они погрузились в какую-то стихию наподобие воды, в которой не могут ни что-либо разглядеть, ни вообще сориентироваться. Те бранденбуржцы, которых прежде окутывал черный дым, изобретенный Анжелой Кастель, не видели друг друга, даже когда сбивались в кучу; теперь же люди, которые поодиночке или группами шли за телегами или рядом с машинами, поднимали с земли пригоршню снега… Но рука, сжимающая рыхлый холодный все более плотный комок… не приближалась ко рту. Рука обретала гигантские размеры и, казалось, зависала в немыслимой дали. Они тянулись к ней; с чудовищной медлительностью рука, уже заслонившая половину горизонта, придвигалась ближе… Что-то черное вдруг воздвигалось перед людьми, которые стояли возле аппаратов. Аппараты, похоже, врастали в небо. Люди ощупывали руками ступени, ведущие к платформе аппарата: теперь каждая такая ступень была высотой с полдома; они могли ощупывать ступени, одну за другой, ставить на них ногу (со страхом, со все большим страхом), могли даже подниматься по ступеням — аппараты оставались недостижимо далекими, громадными как соборы. И человек, покачнувшись, падал вперед, на землю. У него возникало чувство, будто земля ускользает из-под ног; собственная его голова, гигантская, парила в воздухе; эта — скорее чужая — черная гигантская голова сверху кивала ему. Люди стонали от ужаса, растирали и разминали свои вроде как разбухшие руки, увеличившиеся головы; думали, что должны сами в себе сдвинуться, чтобы разрозненные части тела прижались друг к другу, снова соединились. Как прежние жертвы черных облаков, так же и эти несчастные замирали на месте или бросались на землю, прикрывали глаза. Они окликали друг друга, понимали по доносящимся крикам, что другие — где-то совсем рядом, но взглянуть в этом направлении не осмеливались. И пока они лежали стояли и снова, совсем отчаявшись, пытались смотреть шагать (однако в любом случае двигались, как им представлялось, только вниз в бездну, или вверх по отвесному склону, или вперед, но поверх крыш домов), солдаты Цимбо, защищенные от искажающего излучения, спокойно расхаживали между ними, отшвыривали их в сторону, словно кастрированных баранов, отнимали телеги и аппараты у обезумевших женщин, которые цеплялись за их колени и с воплями молили о пощаде.
Три долгих часа продолжалась беседа мулатки Анжелы Кастель с Цимбо, предводителем враждебной ей группировки оборотней. Потом вдруг в палатку вошел, не проронив ни слова, худощавый серьезный Лоренц, с несколькими сопровождающими. Мулатка встала, попросила непрошеных гостей удалиться. Лоренц, загородив дверной проем, молча кивнул Цимбо, который тем временем тоже поднялся. Негр, одетый в просторную меховую куртку, шагнул к своей нахмурившейся собеседнице, вынул у нее из руки еловую ветку (Кастель отпрянула и открыла рот), бережно спрятал эту ветку за пазуху и раскатисто рассмеялся. Кастель, вместе с другими женщинами, направилась к двери. Цимбо на выходе уступил ей дорогу. Кастель успела крикнуть: почему, мол, ее охранники — окаменели они, что ли? — не задержали чужаков… И вот она уже стоит рядом с Цимбо посреди заснеженного ландшафта. Мужчины, одни чужие мужчины суетятся вокруг: перетаскивают ее военные аппараты. Мимо гонят кучку женщин: те выглядят обескураженными; у всех у них руки связаны за спиной. Цимбо ухмыльнулся: кое-кому, дескать, его люди уже засунули, куда надо, свеклу… Анжела Кастель, заметно побледнев, спрятала лицо в ладони.
Проскрипела сквозь зубы:
— Ты — подлый предатель.
— Что это меняет?
— Ты и на меня наденешь наручники?
— Еще не знаю. Не исключено, что придется.
Она вздохнула, отняла руки от лица:
— Тогда я прошу тебя, чтобы меня поскорее убили.
— Может, так и случится.
— Я хотела бы, если можно, сама себя убить.
Он покачал головой:
— Подумай, Анжела, выгодно ли мне это. Как я докажу Мардуку свою покорность и преданность? Самое лучшее — отправить к нему тебя.
Она воззрилась на него, от бешенства едва владея собой.
— Лучше вернись в палатку, Анжела. Мои люди нас видят. Им, неровен час, взбредет в голову устроить тебе навязчивую овацию. У них еще остались свеклы. Свяжи ее, Лоренц. Спокойно, Анжела! Мардук будет мне очень признателен за такой продуманный знак внимания.
Цимбо действительно сразу сообщил Анжелелли, который уже приблизился к Магдебургу, что разоружил и взял в плен банду бунтовщицы Кастель. Саму Кастель и трех ее заместительниц он с очень маленьким конвоем послал в Ганновер, к Мардуку. В сопроводительном письме Цимбо объяснил, что предоставляет себя — вместе с мощным оружием, которое хитростью отобрал у бунтовщиков — в полное распоряжение Мардука. Он весело усмехнулся, когда транспорт с Кастель отправлялся в дорогу:
— Ты, Анжела, свеклу не получишь. Ты избрана для более высокой цели. Попроси Мардука показать тебе окно, из которого выбросилась Балладеска.
КОГДА ИОНАТАН проснулся, оказалось, что его легкий летательный аппарат разбит. Пришлось целый день тащиться пешком по опасному зимнему захолустью. Жил он в то время в Мекленбурге. И шагал под конец именно по тем дорогам, которые захватила орда Кастель за время наступления из Лауэнбурга; видел, как крестьяне устраивают облавы на подозрительных личностей. Закутанный в белую овчину, брел этот тихий человек; он был так напуган, будто подвергался гонениям. Проклятия местных жителей терзали его. Ему смутно подумалось, что он с этими крестьянами чем-то связан, что — не хочет их покидать. И он с дрожью почувствовал, что на самом деле их предал. Злой рок заставил его перейти на сторону оборотней. Внезапно в мыслях он увидел себя сбегающим по ступеням ратуши вслед за незнакомой бедной девушкой — Элиной. С нее все и началось. Потом были: бегство, путешествие вдвоем с ней, всякие соблазны, любовь… Он остановился, в часе ходьбы от своего дома, у одного знакомого оборотня, старика, который с удивлением смотрел на Ионатана, потому что тот был явно в подавленном настроении, хотя оборотни уже захватили Мекленбургский градшафт. Ионатан с кислым выражением лица вышел из комнаты, заперся в лаборатории. Там он сидел на сундуке, сидел с полудня до темноты. Ночью очнулся от неспокойного сна, длившегося не более часа, и приподнялся в кровати: пламя было перед его глазами, в пламени горела человечья плоть, плечи руки; извивалось тело с обнаженным пупком: шевелилось, ярко-красно пылало. Его мать. Его мать горела. «К Мардуку, к Мардуку! — крикнулось в нем. — Мне надо туда. Но я не могу. Помощи бы!» Натягивая окоченевшими руками одежду, Ионатан не переставая скулил: «Помощи!» Потом соскочил с крыльца. Но в темноте не нашел дорогу. Очень хотелось домой. Ему пришлось прождать в какой-то полевой канаве, в полной темноте, битых два часа — пока не забрезжил серенький рассвет. Тогда он затопал, зашагал. Добрался наконец: «Есть тут кто? Есть тут кто?» И все рычал эту фразу, не дожидаясь ответа: «Есть тут кто?» Даже когда на пороге появилась испуганная Элина, он продолжал кричать и колотить в дверь: «Есть тут кто?» Элина втянула его в сени, но он не переставал шуметь, пока она не зажала ему рот, не усадила на скамью, где он, набычившись, сжимал кулаки, не произнося ни слова. На ней была только тонкая накидка; когда она притянула его голову себе на грудь, он почувствовал тепло, но отпрянул; снова отчужденно забормотал: «Кто здесь?» И, вскочив, стал быстро ходить по комнате, диковато озираясь по сторонам.
