— Идем.
Улица кончилась. Они теперь шли по замерзшему лугу — лед, затянувший лужи, хрустел под ногами. Дальше начинался редкий, тонкоствольный, далеко растянувшийся лес.
— Здесь. Пусть твой человек подождет снаружи. На лугу. Он не должен входить туда с мертвым животным.
Они пошли между стволами, под путаницей штрихов-ветвей. Возле земляной складки, засыпанной сухими бурыми листьями, Элина остановилась.
— Иди сюда.
— Ты устала? Хочешь присесть?
Элина, низко наклонив голову, стянула шапку на лицо. Сказала:
— Дай пояс.
— Вот.
— Нет. Сам его положи.
— Куда положить?
Колени Элины подогнулись; она упала головой в холодную шуршащую листву.
— Что с тобой, Элина?
Она плакала внизу, очень тихо; ее руки перебирали листья:
— Да, вот сюда положи.
Мардук вздохнул, глянул в просвет между стволами:
— Что с Ионатаном?
— Сам видишь. Твой друг… Наш друг… Мой друг… с белым поясом… Ты, Ионатан, всегда подпоясывался белым. И белое пальто, свое белое пальто всегда носил с таким удовольствием…
— Что с Ионатаном?
Она сглотнула, звучно заплакала-запричитала, протянула жалостно:
— Не спрашивай. Ох, ох, не спрашивай.
Он задрожал, это нашло на него внезапно. С головы до ног пробежала дрожь. Он пытался сопротивляться. Но это накатывало от колен и от плеч, подбрасывало его, пригибало книзу. Он встряхнул руки, закружился на месте, дернул себя за один локоть, за другой, потом стал размахивать пустыми хватающимися за воздух ладонями. Когда он откинул голову, чтобы избавиться от комка в горле, что-то швырнуло его на землю, к жалующейся причитающей зарывающейся в листья Элине, — наискось на могильный холм. Над ними обоими взметнулось облако листьев. И так лежал, в своей белой овчине, длинный седой Мардук; берет его с холмика скатился. Консул неистовствовал, простирал руки: «Нет, нет, нет». О чем-то молил Ионатана, называл ласковыми именами, пытался до него докричаться. Потом рывком перевернулся на спину; в руках у него были листья, он растер ими распухшее пылающее лицо. Рывком поднялся, преклонил колени у изножья холмика, на лесном дерне; туловище то сгибалось то разгибалось: консул шепотом беседовал с холмом, снова и снова прижимаясь головой к земле. Мардук хвалил Ионатана, обнимал его, все не мог расстаться с этим песком этим мхом этой сухой листвой.
Дрожь наконец отпустила; он поднял голову, отнял руки от исцарапанного дергающегося лица, на которое налипли листья. Элина, с пустым взглядом, стояла рядом, преклонив одно колено, и протянула ему руку, чтобы помочь встать.
— Забери пояс с могилы.
Он попытался поймать ее взгляд.
— Пойдем, повесишь его там. Рядом… с тем, что там уже висит.
Мардук позволил отвести себя шагов на десять дальше. Там был дуб. С узловатой ветки свисала короткая веревка.
— Сюда он пришел, Мардук. Не знаю, когда. Я все еще лежала без сознания в том доме. Он, думаю, спрашивал обо мне. И о тебе. Ты… где-то скрывался. Я же ничего объяснить не могла.
— И он… повесился.
Ее звучный спокойный голос:
— Он говорил… перед тем, как я ушла… о тебе. И о своей матери. Потому он к тебе и приходил. Он сказал, что не может тебя покинуть. Он отправился в этот лес, когда ты его оттолкнул.
— Как он выглядел, когда его нашли?
— Точно не знаю. Его лицо я еще успела увидеть. Оно было… Мардук, Мардук… Как у человека… горящего в огне.
Ее плечи дрогнули, голос опять стал звонким:
— Он медленно сгорал. Это правда. Я не могла помочь. Я ему не помогла. Если бы я помогла… Если бы — ты…
Мардук стоял тихо. Глаза он закрыл.
А пояс держал в руке. Когда он снова открыл глаза, лицо приобрело сдержанное, мягкое выражение. Он перекинул пояс через ветку, мускулы его опять налились силой, застывший взгляд был устремлен на веревку, пальцы судорожно сжались. Так он стоял. И когда сумел снова заговорить, прошептал (со все еще неподвижными зрачками):
— Вот теперь все кончено, Ионатан. Теперь кончено. — Он повторил эту фразу беззвучно.
Шею он сумел повернуть, сумел обратить застывшее лицо к Элине. И вдруг — повалился-приник к ее плечу. Она поддержала его правой рукой, подставила ему грудь. Он припадал к ее груди; ей пришлось напрячься, чтобы удержать обмякшее оседающее тело. Он был как больной, пораженный сонной болезнью.
Она осторожно опустила его, прислонила к дереву, но туловище не удержалось, а вместе с мотнувшимися руками опрокинулось на промерзшую лесную землю. Грузно лежал Мардук. Но дышал равномерно, черты лица — расплывшиеся расслабившиеся. Элина — на коленях, рядом — заговорила с ним. Тогда он открыл глаза; зрачки уставились в пустоту. Она подложила ему что-то под голову, поправила берет. Он позволил, чтобы она его подняла; и сразу пошел. Она помогала ему идти.
Они вернулись на луг. Человек с собакой все еще стоял там. Молча прошли по хрустящему льду мимо него. Ни слова не сказал Мардук — казалось, еще не проснувшийся — Элине, которая крепко держала его за левую руку. Ряд разрушенных домов… Человек с мертвым псом, плетущийся сзади…
Когда они уже обошли мусорную кучу перед домом Элины, человек вдруг прыгнул, загораживая дорогу; предостерегающе воздвигся перед Мардуком:
— Ты куда?
Тот бросил на него долгий испытующий взгляд:
— Подожди здесь, снаружи. Дождись меня.
Очень медленно поднялся консул на крыльцо, Элина — за ним.
Мардук присел на мягкий стул у стены и долго молчал. Сидел, откинув назад голову, и, казалось, снова и снова засыпал. Голова падала на плечо. Потом его большие глаза стали искать Элину. Она сидела сбоку от него, у окна.
— Слушай, Элина.
— Да, Мардук?
— Что ты делаешь, что делаешь здесь?
— Я здесь живу.
— Здесь жить нехорошо. — Он попытался поймать ускользающую мысль. — Здесь так много мусора. И холодно. Очень холодно. Зима никак не кончается. Что, собственно, ты делаешь здесь?
— Я здесь живу.
— Ты здесь живешь… Ты не должна здесь жить. Ты должна освободить дом, чтобы его снесли. Ионатан мертв. Еще и поэтому тебе лучше уехать. Он был красивым человеком, таким я его знал. И ты простила ему, Элина. Ты ему простила.
Она вопросительно взглянула на Мардука.
— Ты ему простила. Скажи, что да.
— Мне нечего ему прощать.
— Он до самой смерти не понял, что натворил. Когда прогнал тебя.
