И вот лондонский сенат, соответственно предоставленной ему власти и полномочиям, постановил (сознавая, как было сказано, свою ответственность за западное человечество, приступающее к решению новых задач): все население должно принять активное участие в восстановлении городского ландшафта, пришедшего в упадок в результате войны и всеобщего равнодушия. Дескать, нужно дать образец, зажигательный пример другим членам нового Круга народов. Мы не должны отставать от градшафтов, которые уже встали на ноги. А изменники и вырожденцы пусть знают: сенат располагает достаточными средствами, чтобы подавить их сопротивление. Постановление подписали все сенаторы, за исключением Уайт Бейкер, которая с того дня вообще в сенате не появлялась. Никто особенно не печалился из-за отсутствия этой чудачки; один только Делвил тревожился за нее.
С насмешками и яростью было встречено постановление сената. Агитаторы священнослужители сельские поселенцы, проникавшие в город, издевки ради составили собственное воззвание: «Что там болтает сенат о свой ответственности за западное человечество? К решению каких таких новых задач хочет его подвести? Может, в лабораториях уже было сделано сколько-то новых изобретений, которые нужно теперь опробовать на людях? Неужели Уральская война оказалась безрезультатной? Да нет же! Один результат, по крайней мере, налицо! Правящие роды, сенаты, Круг народов показали свое бессилие. И они надеются, что люди это забыли! Они не справились с Мардуком, хотя обладали оружием и могли бы истребить берлинского консула. Но они не осмелились. Они могли бы испепелить, разнести в пух и прах переселенцев, отправившихся в Юкон и на Аляску. Но они этих людей в Юконе и на Аляске оставили в покое! Почему? Потому что в своем внутреннем средоточье они парализованы. Их всех поразит буря с громами и градом. Что еще могут они, кроме как угрожать нам, скрывая свой страх!»
Уайт Бейкер уведомила сенат, что отказывается от сенаторских прав, обусловленных ее имущественным положением и происхождением. Ратшенила теперь постоянно обреталась при ней. Американская комиссия все еще находилась в Лондоне. Обеспокоенный Делвил намекал гостям, что им пора возвращаться на родину. Но чужаки с удовольствием наблюдали за трудностями, с которыми столкнулись европейцы — носители идеи создания нового Круга народов. Они не уехали, даже когда Делвил почти совсем перестал уделять им внимание. Старый Клокван говорил но телефону с Неойорком: Лондон-де теперь никого не принудит вступить в Круг народов; правящим кланам Лондона сейчас представился случай продемонстрировать свою силу; интересно понаблюдать, как они себя поведут.
Уайт Бейкер, женщина уже не молодая, казалась сломленной. Ее отказ от места в сенате, предоставление ею своих угодий в пользование актерам и поселенцам — всё это сенаторы истолковывали как сентиментальные францисканские чудачества. Но рядом с ней всегда можно было видеть маленькую гордую Ратшенилу: широкоскулую, с пламенными темно-карими глубоко посаженными глазами под тонкими бровями; спадающие ниже плеч прямые дегтярно-черные волосы на свету отливают красным. Край каждой ушной раковины проколот в четырех местах; в отверстия продеты серебряные кольца с подвешенными к ним перьями и кусочками перламутра. Ратшенила любила подкрашивать свой круглый подбородок красным, рисовать вокруг глаз круги цвета киновари. Выходя из дому, она поверх синей рубахи и верхнего бахромчатого платья из тонкой кожи набрасывала пеструю шерстяную накидку: широкий платок, который можно обернуть вокруг бедер или накинуть на плечи. Она не брала ничего из тех украшений, которые хотела ей подарить Уайт Бейкер; только однажды сняла с шеи англичанки жемчужную нить и попросила ее в подарок. И засмеялась и пригрозила, пока европейка радостно надевала на нее ожерелье: мол, жемчужины негоже так легко отдавать; отдавая их, ты что-то теряешь; жемчуг это окаменевшая вода; в каждой жемчужине сидит дух, который забирает с собой и что-то от бывшего владельца. Но Уайт Бейкер была счастлива: она радовалась, видя свой жемчуг на груди Ратшенилы. А чужестранка сшила для английской подруги длинное, складчатое, похожее на рубаху платье из белого шелка; повесила ей на грудь, на кожаном шнуре, костяной амулет в форме вороньего клюва.
В лес Эшдаун
[57]
, в горы к югу от городского ландшафта, удалились Уайт Бейкер и Ратшенила. Там обитала маленькая группа переселенцев. Они все носили чуть выше левого ботинка — поверх чулка или на голой лодыжке — металлический браслет в виде змеи и по этому признаку называли себя «змеями». Змеи пытались достичь состояния душевной уравновешенности. Эти люди не просто любовались — беспомощно удивленно восхищенно — холмами, недавно расчищенными пахотными участками, деревьями, не просто вкладывали все силы в работу, но учились относиться с такой же самоотдачей и друг к другу. Сперва, в градшафтах, они просто с вялым безразличием или, наоборот, с повышенным нарочитым возбуждением тянулись друг к другу, не различая особенно, кто из них мужчина, кто женщина. Потом открыли для себя чудо мужского и женского начал; они, змеи, переселились из города в Эшдаунские горы, с нежностью и без всякой насмешки открыто носили на себе знак змея-искусителя из райского сада. У них были теплые хижины, построенные из дерева и пользующиеся, как считалось, особым покровительством змей. В хижинах этих встречались женщины и мужчины, змеи, обнаженные или одетые: они смотрели друг на друга, обнимались, трогали-гладили друг у друга кожу. Устроившись на охапках листьев или соломы, дрожали от того глубокого таинственного смятения, которое одно теплое человеческое тело вызывает в другом. Стоило им начать извиваться, и они исчезали — отправлялись в путешествие или странствие, как они говорили; а вернувшись со вздохами назад, замечали, что лежат на листьях, в объятиях человека, вздыхающего, как и они. Из-за таких странствий змеи глубоко почитали друг друга. Не было ничего, что казалось бы им более священным. В уединенных местах, среди лесной тишины стояли крепко построенные деревянные хижины, куда приходили мужчины и женщины, чувствовавшие, что им предстоит отправиться в сокровенное странствие. Если по дороге им попадался какой-то человек, он бросал к их ногам цветы и листья, просил, чтобы они до него дотронулись.
В глушь, где жили эти змеи, и удалились Уайт Бейкер с Ратшенилой.
Женщины поцеловались:
— Как я счастлива, что нашла тебя, Ратшенила! И что мы с тобой отыскали дорогу сюда.
— Разве ты не любишь какого-нибудь мужчину, Уайт Бейкер?
— Я не знаю. Тебя я люблю. Твои волосы твои зубы твой язык твое нёбо твои щеки твои пальцы на руках и на ногах: все, что у тебя есть. Люблю, как ты дышишь, как открываешь и закрываешь глаза. Твое платье твои цепочки. Я бегу за тобой, как счастливый покорный зверь, и испытываю блаженство, когда ты ко мне прикасаешься. Ты не поверишь, Ратшенила, как мне хорошо оттого, что ты носишь мой жемчуг.
— Я вижу, Уайт Бейкер, что ты совсем не боишься.
— Чего?
У Ратшенилы дрогнули уголки губ, темно-карие радужки глаз переместились. Она сдвинула лопатки:
