Я услышал приближающиеся шаги и юркнул в постель. И даже укрыться успел. В комнату на цыпочках вошли Феликс и Лола. Я закрыл глаза. Холодный страх наполнил меня, страх, пришедший из переводных сказок, летучей мышью метавшийся там в темноте; страх из пугающих полицейских слухов о похитителях детей и судьбе несчастных похищенных. Изо всех сил я сопротивлялся этому страху. Феликс и Лола не такие. Да? С чего ты взял? Может, все похитители с виду милые люди. Они ведь должны внушать детям доверие. Возможно, эти двое всегда действуют сообща, и Феликс всегда приводит своих жертв именно сюда. Что там спрашивала Лола о сумасшедших выдумках и о том, разрешили ли ему меня забрать? И откуда все эти детские вещи?
Я чуть-чуть приоткрыл глаза. Они стояли возле кровати. Лола положила голову Феликсу на плечо, а он обнимал ее одной рукой. Стояли и смотрели на меня, а потом Феликс прошептал:
— Мальчик.
Лола вздохнула.
Потом она подтолкнула Феликса к выходу, закрыла за ним дверь и присела на маленький стульчик. Она смотрела на меня почти не дыша.
Страх мешал мне разобраться в происходящем. Допустим, Феликс преступник. Но ведь я сам привел его сюда! А Лола? Как она связана с этим всем? И если она действительно замешана в преступлении против меня — ну что ж, тогда не жалко и умереть, раз все равно в этом мире никому нельзя верить. У меня вырвался горестный вздох.
Лола тут же встала. Подошла поближе. Стерла пот с моего лба. Шепнула:
— Спи. Я побуду с тобой.
Длинными пальцами подоткнула одеяло, взбила подушку. Ну вот и хорошо. Я всегда знал, что она не способна ни на какие злодеяния.
Ее взгляд будто окутывал меня не то надеждой, не то тоской. Я повернулся на бок, и наши взгляды встретились.
— Не бойся, Нуну, — сказала она ласково, по-домашнему. — Здесь только я. Хочешь, чтобы я ушла?
— Нет.
Но чего ей надо от меня?
— Феликс рассказал, что ты часто поджидал меня около дома, а я тебя даже не замечала. Прости.
— Да ладно. Я еще и на спектакли ходил.
— Да, он сказал мне. Тебе нравится, как я играю?
— Да! Очень. Только…
— Только что?
Ну вот. Кто меня за язык тянул?
— Ну… Просто дома ты совсем другая. Настоящая.
Я услышал, как она усмехнулась в темноте.
— Феликс тоже так считает. Говорит, что я умею играть только принцесс и цариц, а в роли обычной женщины никуда не гожусь. Все эти годы твердит одно и то же. Может, он и прав.
Я хотел возразить. Заспорить с ней так же, как с Габи, когда та наговаривала на свою внешность. Но не было сил.
— Расскажи мне о себе, Нуну.
— Я устал.
— Ох, какая же я глупая. Я просто с ума сошла от радости, что ты здесь, что в этом доме появился ребенок… Прости меня. Я сейчас уйду. Спи.
— Не уходи.
Я боялся снова остаться в этой комнате один на один с загадками. А с ней мне было хорошо. Как-то по-новому хорошо. Как с бабушкой.
Вообще-то у меня есть бабушка. Бабушка Цитка, мать отца, дяди Шмуэля и их троих братьев. Но у нас сложные отношения. Цитка высокая, худая, с пучком на затылке, с бельмом на глазу, с длинными желтоватыми пальцами. Честное слово, это не словесный портрет ведьмы для угрозыска. Она действительно так выглядит. Она не переносит меня и в целом, и в частностях. Любое мое движение, любое действие вызывают у нее недовольство. При встрече она впивается в меня своим единственным глазом, точно острием циркуля, и начинает окружать придирками и колкостями, и рано или поздно доводит до слез или до очередной проделки. Кажется, она невзлюбила меня с самого рождения, а я с трех лет упорно звал ее не бабушкой, а Циткой и произносил это имя с явной неприязнью. В четыре года — после того как Габи назвала меня Красной Шапочкой — у меня появились насчет Цитки серьезные подозрения и я объявил отцу, что больше к ней не пойду, по крайней мере до тех пор, пока охотник не установит ее личность.
Отец даже не осмеливался нас мирить. Он просто соглашался со всем, что она обо мне говорила, и старался, чтобы мы пореже виделись. Я удивился, как он легко на это пошел. Впрочем, отец и сам не особенно поддерживал родственные связи и не заставлял меня общаться с остальными Циткиными внуками, моими двоюродными братьями — вдохновенными натурами, не питавшими нежных чувств к такому шалопаю, как я. Так что я встречался с ними только в ресторане во время крупных семейных торжеств вроде свадьбы. На таких мероприятиях они всегда сидели рядом с родителями, ели, помогая себе ножом и вилкой, и разговаривали, только если к ним обращался кто-то из взрослых. На меня они бросали выразительные взгляды, и я старательно оправдывал свою дурную славу — весь вечер отирался возле стойки с напитками и вливал в себя бокал за бокалом, пока официант не обращался к кому-нибудь с просьбой вывести пьяного подростка. Краем глаза я убеждался в том, что и бабушка Цитка видела эти бесчинства, и шел задирать оркестрантов.
А с Лолой, чужим человеком, мне было хорошо. Ее нежность, ее ничем не объяснимое ко мне расположение — ну что тут говорить. Приятно.
— Лучше ты расскажи мне о себе, — сонно попросил я. — Не про актрису. Про себя.
— Вот человек, который все понимает. — Лола усмехнулась, села как она любила — скрестив под собой ноги, и задумалась.
— Ты прав, Нуну: актриса, как ты говоришь, и я — это разные вещи. Последние несколько лет я ощущаю эту разницу все сильней, и, сказать по правде… — Тут она наклонилась поближе ко мне и прошептала: — В последнее время мне не очень-то нравится выходить на сцену и играть перед людьми.
Вот это новость. Сенсация: Лола Чиперола ненавидит театр! Нет, конечно, я бы не рассказал об этом ни одному журналисту. Это ведь приватная беседа.
— Чудеса, правда? — улыбнулась она. — Я никогда не говорила об этом вот так, напрямую. Но сейчас, с тобой, я вдруг начала понимать, что на самом деле важно, а что нет. Поняла, чем хотела бы заниматься в оставшиеся годы.
Я криво улыбнулся. Понятное дело, она это просто из вежливости.
— А мне ведь хочется рассказать тебе о себе, — хихикнула она. — Хочется, чтобы ты узнал меня чуть-чуть. И утомлять тебя не хочу, и удержаться не могу. Я просто ужасная, верно? Ну, признайся же, что я тебе надоела, что ты устал.
— Расскажи, как ты была маленькой.
— Ты правда хочешь узнать? Правда? — Она так обрадовалась, что я вдруг ясно увидел, какой она была, когда была маленькой.
— Правда, только… — Как бы это сказать, чтобы она не обиделась. — Только о том, о чем ты не рассказывала журналистам. О самом важном.
Она посмотрела на меня долгим взглядом и покачала головой:
— Вот за это, Нуну, мне очень хочется тебя поцеловать. Но я удержусь. Знаешь, мне почему-то вдруг перехотелось рассказывать. Можно, я тебе лучше спою?
