«Поиски похищенного ребенка продолжаются».
И пониже, жирным черным шрифтом:
«Полиция не раскрывает подробностей дела. Известно лишь, что ребенок — сын офицера полиции».
Под заголовком — фотография машиниста и поезда, застывшего посреди поля. И еще одна строчка бросилась мне в глаза:
«Отец ребенка возглавляет поиски. Ребенок похищен известным преступником и находится в смертельной опасности».
ГЛАВА 21
О ПИСТОЛЕТАХ И О ЛЮБВИ
Мне стало холодно. Это я хорошо помню. Холод во всем теле, будто кто-то схватил ледяные ножницы и вырезал меня из красивой, ярко освещенной картинки.
— Почему, — проговорил я. У меня не было даже сил придать этому слову вопросительную интонацию.
— Я должен рассказать тебе рассказ. — Глаза у Феликса были грустные и усталые.
— Почему, — снова повторил я, голос у меня дрожал, как газета в руке. «В смертельной опасности». На столе, между мной и Феликсом, лежал большой столовый нож. Я не мог оторвать от него глаз.
— Ты меня похитил? — выпалил я.
— Можно говорить и так. — Феликс зажмурился.
— На самом деле похитил? — Голос мой сорвался посреди фразы.
— Ты сам хотел идти со мной.
И он прав. Я же первым обратился к нему в поезде, спросил, кто я.
— Это очень сложный рассказ. — Феликс прислонился головой к стене. — Но если ты не хочешь послушать, говори сейчас.
Я уже ничего не чувствовал. Мне хотелось умереть. Даже возвращение домой не сулило ничего хорошего. Как я покажусь отцу на глаза после всего, что натворил? Как вместить это в голову: все, что я проделывал с Феликсом, — на самом деле никакие не шалости, а самые настоящие преступления? Именно так это называется. Я совершал преступления. В голове болезненно зажужжало, на этот раз в левом глазу. Так мне и надо. Пусть болит. Но как же это вышло? Значит, отец на самом деле ничего не планировал? И даже не знает, чем мы занимались? И не придет завтра в ресторан оставить солидные чаевые солидному официанту? И я — сообщник Феликса? Почему я ему поверил? Что со мной? Кто я?
А мне ведь так понравилось совершать преступления.
— Зачем ты меня похитил? — спросил я и сам испугался этого слова.
Феликс молчал.
— Зачем ты меня похитил?! — выкрикнул я.
Феликс сморщился еще сильнее. Сейчас он был совсем старик, жалкий и слабый.
— Потому что… Я хотел рассказывать тебе историю.
— Историю? Да что ты врешь! — Я уже не мог сдерживаться. Нож лежал прямо у его руки.
— Историю о тебе, Амнон. Немножко о мне. Но главное — о тебе.
— И что ты теперь со мной сделаешь? Потребуешь выкуп?
И тут я понял. Он просто мстит моему отцу. Он вернулся, чтобы отомстить. Он все время намекал на это, а я по глупости своей не догадывался: он мстит отцу за то, что тот посадил его в тюрьму! Но я-то тут при чем? Что я ему сделал?
А я-то напридумывал: договор двух профессионалов, рукопожатие…
— Я ничего не прошу от твоего отца. Мне не нужно его деньги.
— А что тебе от него нужно?
— Мне нужно его ребенок.
— Зачем?!
Сердце мое рвалось на части. Ведь я уже любил его, я поверил, что и он меня любит, а он-то просто-напросто меня похитил! Все пропало, и ничего уже не исправить. Как я мог поверить, что отец согласился на все это безумие? Теперь-то ясно, что они с Габи только наняли фокусников, резиновую женщину и лжеполицейского с лже-арестантом. Что это такое по сравнению с выдумками Феликса? Ерунда.
— Ты хотел ему отомстить, — проговорил я с ненавистью, выделяя каждую букву. — Отомстить моему отцу за то, что он поймал тебя.
Он по-прежнему не открывал глаз, будто боялся увидеть, что между нами все кончено.
— Нет, Амнон. Я похищал тебя, только чтобы видеть тебя. Чтобы быть с тобой. Это вообще не связано к твоему отцу. Это что-то мое только к тебе.
— Да что ты говоришь! А почему именно я? Я что, знаменитость? Я обычный мальчишка! Если бы я не был его сыном, ты бы ничего за меня не получил!
— Амнон, если хочешь уходить — ты свободный. Но знай: мне важно только ты. Не твой отец. Только ты. Амнон.
— И что, я могу сейчас просто встать и сбежать от тебя?
— Не надо сбежать. Сбежать — это если догоняют.
— А ты… Не будешь догонять?
Он наконец открыл глаза: печальные глаза, глаза проигравшего. И я, с одной стороны, поверил ему, а с другой стороны, тут же вспомнил, сколько людей он уже обманул своими взглядами.
— Как ты на меня смотришь сейчас, — проговорил он, и уронил лицо в ладони, и покачал головой. — Самое наибольшее наказание за годы лжи, эти глаза, как ты смотришь сейчас…
Я встал. Ноги подкашивались. Руки дрожали. Только бы он не заметил. Нельзя показывать свой страх. Я отходил от него медленно, стараясь не поворачиваться спиной. Он застонал. Я видел, как горько ему от моего недоверия. Но как я мог ему поверить?
— Я ухожу, — сказал я.
— Ты решаешь. Я с самого начала говорил тебе — ты решаешь, когда мы заканчиваем игру.
Я по-прежнему пятился к двери.
— У меня есть история, чтобы рассказывать тебе, — сказал он. — Важный рассказ. О твоей жизни.
Иди ты к черту со своими историями, подумал я. Ты уже испортил мне весь этот прекрасный сон. Все теперь стало уродливым и пугающим.
— Чтобы ты знал: если ты даешь мне еще несколько часов, не очень много, до утра, я рассказываю тебе этот рассказ.
— А если нет? Я больше не верю в твои россказни!
Голова его клонилась все ниже с каждым моим словом.
— Если ты уходишь, никто в мире не рассказывает тебе этот рассказ.
— Да? Можешь поклясться?
Спиной я коснулся дверной ручки. Я был уверен, что дверь заперта. Что ключ зажат у него в кулаке, что сейчас он помашет им передо мной и хищно ухмыльнется, и тут-то мне настанет конец, как и всем детям, которых он приводил сюда до меня, и обо мне напишут в колонке «Потерялся ребенок», и полиция будет просить у населения помощи в розыске, а потом мои останки найдут в иерусалимском лесу…
— Амнон, для тебя я не клянусь. Для тебя я только обещаю.
Ключ был на месте. Я повернул его, и дверь распахнулась. Я выскочил на площадку, захлопнул за собой дверь и бросился вниз, перескакивая через четыре ступеньки. Мне показалось, что он гонится за мной. Кажется, я закричал. Волосы у меня встали дыбом, и сам я весь ощетинился — однако никто за мной не гнался. Я остановился у забора и отдышался. Я все время повторял себе: «Ты спасся! Спасся!», но радости почему-то не чувствовал. Снаружи пахло жимолостью. Все было спокойным, обыденным. Никто даже не подозревал, что произошло со мной несколько минут назад и какой опасности я избежал. Мимо прошла, обнявшись, парочка, за ними — человек с собакой. Под мышкой у него была зажата газета. Что, если я остановлю его и скажу, что я тот самый ребенок, которого разыскивает вся страна?
