Я опустился на колени. Жемчужина моя. Наша.
Я открыл дверь. Все мне тут было знакомо, частица меня жила в этой машине, и на меня вдруг нахлынуло такое чувство, как в последних кадрах «Лесси», когда она возвращается домой. Я уселся на переднее пассажирское сиденье, прижался к нему щекой. Где она пропадала, кто ездил на ней? Помнит ли она меня?
В окно заглянул Феликс:
— Ну, что ты теперь говоришь о своем дедушке?
— Откуда ты ее?.. Как?..
— Я думал, что, если мы начинали путешествие на «бугатти», его надо заканчивать только на «амбер»! Это стиль.
— Но ты… Ты ведь знаешь, что она была наша?
Феликс усмехнулся, обнимая подошедшую Лолу за плечи:
— Волшебник! Так всегда говорят про Феликса.
— Махина экс деус
[34]
, — сказала Лола на своем театральном языке, а потом попросила рассказать, что это за машина.
Ну я и рассказал.
— Наш господин отец не пускал ее из двора, — усмехнулся Феликс, — ты представляешь, Лоли? Машина это или стекло-фарфор?
Он сел на водительское сиденье, Лола назад. Бесполезно было расспрашивать Феликса, где он разыскал Жемчужину, — он и куда менее чудесные свои поступки предпочитает окутывать тайной. Да и какая мне разница? Не всякое знание — сила. Луч прожектора хлестнул по нам. Охранники сделались назойливыми, как собаки. Наверное, решили, что мы тут пытаемся организовать побег. Внутри что-то прогнусавил громкоговоритель. Мы с Феликсом переглянулись. Похоже, и у него по спине забегали мурашки. Я еле заметно кивнул. Феликс завел машину. Мотор трижды тихонько кашлянул — по этому скромному кашлю и не догадаешься о шести цилиндрах, — и Жемчужина тут же вздрогнула, как спящая красавица от поцелуя, и ожила, Феликс опустил ручной тормоз, дал газу, и толстые шины, на которых, возможно, раскатывал еще генерал Монтгомери
[35]
, воюя с Роммелем
[36]
, с ревом оторвались от песка, разбрасывая его в стороны.
И мы пустились в путь.
Не по основной дороге. Полями и окольными тропами.
— Хочешь чутку порулить?
— Что ты сказал?
— Ты хочешь порулить? Вот что я сказал.
Хочу ли я порулить?
— Феликс! — Моя бабушка вытянула с заднего сиденья острый указательный палец. — Оставь свои глупости!
— Дай ребенку порулить! Полиции нет. Людей нет. Чем плохо? Он уже руливал поездом!
— Лола, ну чуть-чуть! — заныл я.
— Феликс — только если ты будешь придерживать руль. И вообще, не нравится мне эта затея.
Феликс подмигнул мне. Мы остановились. Поменялись местами. Я с трудом доставал до педалей. Нажал на газ. Жемчужина рванулась вперед. Сколько в ней силы! Я притормозил, перешел на вторую передачу. Она слушалась меня, она узнала меня, я знал, как вести себя с ней, это знание было у меня в крови, ручка коробки передач удобно ложилась в ладонь — а ведь когда-то она казалась слишком большой… Пожалуй, я мог бы давать уроки вождения Маутнеру. А что сказал бы отец, если б меня увидел? Да он с ума сойдет, если я ему расскажу. Может, лучше не говорить? Бабушка моя сзади причитала то «Нуну! Нуну!», то «Феликс! Феликс!». Я приминал колючие заросли, огибал крупные камни, я наконец понял, как подкручивать руль вправо-влево, чтобы машина держалась прямо, и во лбу у меня уже загорелась знакомая точка, и я что есть силы нажал на газ — взлететь, взвиться в воздух…
Нет. Я остановился. За секунду до взрыва успел удержать себя. Однажды я уже потерял Жемчужину из-за собственной глупости. Я не сделаю этого снова.
— Твоя очередь. — Я уступил место Феликсу.
— И все? — изумился он. — Я-то думал, ты едешь до самой горы.
— Нет. Хватит. Мне хватит, правда. Спасибо.
Лола протянула мне руку с заднего сиденья:
— Иди ко мне.
Я перебрался назад и прижался к ней. Мне было хорошо. Словно я исправил что-то. Победил себя. Феликс по-прежнему смотрел на меня в зеркало заднего вида с легким разочарованием. Лола царственным своим голосом, каким она когда-то бросила таксисту «Счет пришлите в театр!», повелела: «К Лунной горе!» Феликс шмыгнул носом и нажал на газ.
ГЛАВА 27
ПУСТОЙ ДОМ
Мягко и бесшумно машина скользила в ночи. По радио пели по-английски, Феликс вел машину, а Лола простерла над нами свой сиреневый шарф — мой сиреневый шарф, мы с ней вдвоем вполне под ним уместились. Мы говорили шепотом: хотели поговорить тет-а-тет (как это называет Габи). Ну, и чтобы Феликсу не мешать.
— Спрашивай, Нуну, — сказала она мне, — спрашивай меня о чем хочешь. Мы столько времени потратили впустую. Спрашивай, мне очень хочется тебе ответить.
Ну ладно.
— Когда Зоара была маленькой, она знала, что Феликс… Ну, что он…
— Очень хорошо, — оценила она. — Прямо и по делу. Точно как я. Похоже, ты унаследовал от меня не только актерские способности.
— А это от тебя? Не от… — я чуть не сказал «Габи». Трудно все-таки отказаться от того, во что верил всю жизнь.
— Надеюсь, что от меня. Твоя мама тоже была неплохой актрисой. У нее был талант, было чутье, в детстве она целыми днями пропадала у меня в театре. О, ее завораживал театр: бархатный занавес со складками, королевы, герои, прохвосты… Актеры называли ее талисманом сцены. Что ж, похоже, этот талант немало помог Зоаре в жизни — скольких ей удалось обмануть… Но ты задал важный вопрос…
— …Знала ли она, что он был преступником. — На этот раз я легко выговорил слово.
— Не только не знала, что он преступник, — до шестнадцати лет она даже не знала, что он ее отец!
— Что?
— Ты уже большой мальчик, Нуну, и с тобой можно говорить как со взрослым, верно?
Ну да. О чем только?
— Видишь ли, бабушки бывают разные. У тебя есть бабушка по отцу, она совсем другая, и это нормально, и ты наверняка ее очень любишь — а я вот бабушка несколько иного сорта.
— Какого?
— Я по-другому думаю, по-другому себя веду… Все люди разные, ведь так?
