Книга См. статью "Любовь", страница 12. Автор книги Давид Гроссман

Разделитель для чтения книг в онлайн библиотеке

Онлайн книга «См. статью "Любовь"»

Cтраница 12

Теперь Момик может скинуть свою школьную сумку, и стащить с дедушки огромное папино старое пальто, и быстренько чуть-чуть обнюхать его, усадить за стол и разогреть для них обоих еду. Бабушке Хени приходилось относить обед в комнату, потому что сама она не вставала с постели, а дедушка сидит с ним вместе, и это приятно, получается, как будто он настоящий дедушка, с которым можно немного поговорить и все такое.

Бабушку Хени Момик очень любил и до сих пор у него делается больно в груди, когда он вспоминает ее, и подумать только, в каких мучениях она умирала… Ладно, по крайней мере, у бабушки Хени был собственный язык, который появился у нее, когда ей было уже семьдесят девять лет, после того, как она забыла и польский, и идиш, и тот иврит, который успела немножко выучить. Когда Момик возвращался из школы, он тут же бежал проведать бабушку и узнать, как она себя чувствует, и она волновалась от радости, становилась вся красная и начинала говорить с ним на своем языке. Он приносил ей еду и сидел и смотрел на нее, как она клюет, словно птичка, с тарелки. На сморщенном ее лице всегда была улыбка, такая далекая-далекая, и с этой улыбкой на лице она разговаривала с ним. Обычно это начиналось с того, что она сердилась на него, как будто он Мендель, который ни с того ни с сего бросил семью и отправился на такие работы, которые годятся только для нищих: в город Борисполь, а оттуда докатился до Сибири и сгинул там, и как можно сделать такое и разбить сердце матери! А потом она увещевала его уже как Шолема, чтобы тот, когда поедет в Америку, где золото валяется на улицах, не забыл бы только, что он еврей, и надевал тфилин, и молился каждый день в синагоге, а потом просила его в качестве Иссера, чтобы сыграл ей на скрипке шереле, и прикрывала глаза, как будто на самом деле слышит эту скрипку, а Момик смотрел на нее и не смел мешать. Это было замечательнее и жалобнее всякого кино или книги, и иногда он в самом деле плакал от этого веселого танца, от этого шереле, а родители всякий раз удивлялись, зачем он так долго сидит в комнате бабушки Хени и слушает ее бормотания и причитания на том языке, которого все равно никто не может понять, но Момик говорил, что он все понимает.

Вообще-то факт, у Момика есть большие способности к языкам, особенно таким, которых никто не понимает и только он может понять, даже если молчат или повторяют всю жизнь два слова, как Гинцбург, который без умолку твердит: кто я? кто я? — и Момик моментально догадался, что у него тоже пропала память и теперь он ищет самого себя в любом месте, даже в мусорных баках, и подумал предложить ему — ведь они сейчас проводят достаточно много времени вместе на скамейке, — что он напишет в программу «Приветы от новых репатриантов», и, может, быть кто-нибудь услышит и опознает его и объяснит ему, кто он такой и где потерялся, да, Момик умеет перевести все с любого языка на любой, он самый лучший королевский толмач, он умеет перевести даже с ничего на что-нибудь.

Ладно, это потому, что он знает, что вообще нет такой вещи «ничего», всегда есть что-нибудь. Так это и с дедушкой Аншелом, который тоже клюет, как птичка, клюет и быстренько глотает, но с еще большим страхом, чем бабушка, — конечно, они Там должны были есть быстро-быстро, как евреи в Египте в ночь Исхода, — и Момик все равно сумеет разгадать рассказ дедушки, ведь он уже знает, что дедушка всегда рассказывает свою историю какому-то одному человеку или мальчику по имени Геррнайгель, к этому имени он возвращается каждый раз по-новому: иногда сердится, иногда как будто подлизывается, иногда плачет и скулит от боли, но три дня назад Момик прислушался хорошенько к тому, что дедушка говорит самому себе в своей комнате, и услышал отчетливо, как он сказал «Фрид», а это имя Момик узнал еще из бабушкиной заветной газеты, и руки у него начали дрожать от нетерпения, но он тотчас сказал себе: отчего вдруг? Ведь это старые истории, так зачем дедушка стал бы рассказывать их все время, да еще с таким волнением? Но ясно, что он решил испробовать и это тоже, и вот, когда он привел дедушку домой с зеленой скамейки и усадил за стол, он сказал ему внезапно, на одном дыхании, без всякой подготовки: «Фрид! Паула! Отто! Арутюн!» Ладно, это правда было немного опасно, у него вдруг появилось ощущение, что дедушка сделает ему сейчас что-то такое нехорошее, и дедушка в самом деле посмотрел на него очень напуганными глазами, но ничего не сделал ему и, помолчав, может, целую минуту, сказал тихим и совершенно отчетливым голосом: «Геррнайгель», — и указал своим согнутым большим пальцем через плечо, как будто там в самом деле стоял какой-нибудь Геррнайгель, маленький или большой, а потом прибавил опасливым шепотом: «Нацикапут», — и вдруг улыбнулся Момику настоящей улыбкой, как человек, который все понимает, потом низко-низко склонился над тарелкой, так что лицо его вплотную придвинулось к лицу Момика, и сказал: «Казик» — с такой нежностью, словно вручил Момику ценный подарок, и руками изобразил маленького человечка, карлика или младенца, и немножко покачал его у груди, как в самом деле качают детей, и все время продолжал улыбаться Момику такой милой доброй улыбкой, и Момик увидел вдруг, до чего же дедушка Аншел похож на бабушку Хени, но что же тут удивительного — они ведь брат и сестра! — и тогда случилось то, что Момик уже видел однажды: лицо дедушки вдруг захлопнулось — в одно мгновение, и это было так, словно кто-то изнутри одернул его и велел прекратить все дела снаружи и немедленно вернуться внутрь, потому что некогда, нет времени! — и он снова начал все сначала: все свои бормотания и противные завывания, и белесая слюна тут же выступила у него в уголках рта, Момик отпрянул, откинулся назад, но был очень доволен собой, даже горд, потому что сумел вот так, десантом, прорваться в дедушкину историю, как Меир Хар-Цион, алтер коп, и хотя пока ему удалось узнать очень мало, но теперь он был абсолютно уверен, что и дедушка Аншел, и этот Геррнайгель каким-то образом связаны с его борьбой, которую он уже достаточно долго ведет с Нацистским зверем, и очень даже возможно, что дедушка, хотя он и прибыл Оттуда, не собирается устраняться от борьбы и прекратить ее, и он, как видно, единственный из страны Там, кто готов сделать это, поэтому между ним и Момиком как будто заключен тайный союз.

Момик просто сидел и смотрел на дедушку глазами, полными уважения и благодарности, и дедушка казался ему сейчас в точности как какой-то древний пророк, Исайя или Моисей, и внезапно ему стало ясно, что все его прежние планы относительно того, кем он станет, когда вырастет большой, были одной сплошной ошибкой и существует только одно дело, которое действительно стоит делать, — быть писателем, как его дедушка Аншел, и эта мысль наполнила его всего жаром, он сделался как воздушный шарик, который надули горячим воздухом, и почти взлетел под потолок, и помчался в уборную, но обнаружил, что вовсе не хочет писать, и на этот раз это, как видно, из-за чего-нибудь другого, и отправился, немного растерянный, в свою комнату, вытащил из тайника секретную тетрадь сыщика, которая одновременно служила ему и дневником, и блокнотом для исследовательских заметок, и самым научным собранием всех вещей, которые имелись в стране Там: и королей, и царей, и воинов, и идишистов, и спортсменов Еврейской олимпиады — и еще альбомом для марок, и денежных знаков, и картинок, и фотографий всевозможных животных и растений, которые водились в стране Там, и он записал на чистом листе большими буквами: «ВАЖНОЕ РЕШЕНИЕ!!!» — и ниже, что он обязательно будет писателем, как дедушка, потом посмотрел на буквы и увидел, до чего же они красивые, гораздо красивее, чем выходили у него обычно, и почувствовал, что обязан придумать какой-нибудь особенно торжественный конец, который будет соответствовать такому важному решению, и хотел было написать «Крепок, крепок, и укрепимся!», как в конце книг святой Торы, но рука почему-то не послушалась и сама вдруг единым махом вывела древний пламенный клич — боевой клич Нехемии бен-Авраама: «Парни наши сделают все ради победы!» — и Момик сразу же, как только написал эти слова, преисполнился ответственности и серьезности, почувствовал себя повзрослевшим и возмужавшим, неспешным солидным шагом направился обратно на кухню, осторожно обтер куриный жир с дедушкиного подбородка, взял его за руку и отвел в комнату, помог ему раздеться и увидел у него это самое, хотя старался не смотреть, и потом вернулся на кухню и сказал самому себе: нет времени, нет времени!

Вход
Поиск по сайту
Ищем:
Календарь
Навигация