Потребовались тридцать две хорошие лодки, чтобы дотащить плоты с монолитами до Фив по реке, и это несмотря на то, что Амон послал им в помощь хорошее наводнение, и вода уже клокотала в теснинах берегов, разливаясь кое-где за их пределы. Сенмут из своей маленькой каюты, приподнятой над плотом, с тревогой наблюдал, как отдали концы и лодки тяжело и медленно выгребли на середину реки и, подхваченные течением, поплыли.
Они плыли день и ночь, не останавливаясь на отдых, нервы были натянуты до предела. Даже Бения часами молчал, не сводя глаз с двух каменных глыб, низко сидевших в воде, а его пальцы так крепко стискивали борт лодки, что белели костяшки. Задолго до того, как они увидели Фивы, мелкие суденышки, рыбачьи лодки, ладьи знати стали отваливать от берегов и следовать за ними, так что они плыли в окружении любопытных, сгоравших от нетерпения. Хатшепсут увидела их рано утром: черный прилив на речной груди. Она собрала солдат у водяных ступеней храма, и они толпились у нее за спиной. Под деревьями храмового сада яблоку было негде упасть, горожане толпились повсюду; в тот день все получили выходной, чтобы посмотреть, как каменных гигантов будут втаскивать во внешний двор. Когда плоты подошли почти вплотную к ступеням и опасно накренились, едва матросы с веревками в руках попрыгали в воду и побрели к суше, Хатшепсут сама кинулась помогать. Облаченный в леопардовую шкуру Хапусенеб затянул у нее за спиной молитву. Сенмут оставил крохотную высокую кабинку и начал прокладывать себе путь на сушу. По его приказу взбаламученные прибрежные воды наполнились солдатами, которые попрыгали со ступеней, чтобы втащить камни на приготовленные для них деревянные катки. Дюйм за дюймом обелиски приближались к первому пилону, окруженные возбужденными, гомонящими людьми. Сенмут шел рядом с Хатшепсут и, прищурившись, наблюдал за каждым с трудом дававшимся шагом. Там, где когда-то была крыша из кедра, теперь в храм лился поток солнечных лучей, освещая две груды песка, на которые предстояло втащить обелиски. Их поднимут на веревках, основанием вперед, а потом опустят с другой стороны точно в квадратные дыры с пилообразными зазубринами, уже зиявшие в мостовой внутреннего двора. Сенмут ускорил шаг, Пуамра, молодой архитектор, пошел за ним. Вместе они проверили каждый оставшийся фут пути. Тем временем камни с громоподобным скрежетом уже тянули по плитам внешнего двора. Сенмут и Пуамра отошли в сторону, Хатшепсут встала рядом с ними. В молчании они наблюдали, как могучие каменные стрелы накренились и поползли вверх, а рабы, точно муравьи, полезли на кучи песка, чтобы направлять движение.
– Пальцы, указывающие в небеса, – прошептала Хатшепсут. – Ты хорошо поработал, Сенмут. Разве я не говорила тебе, что вместе мы сможем что угодно?
Он поклонился ей рассеянно: едва заметные подвижки двух серых громадин занимали все его мысли. Он видел, как Бения расхаживает взад и вперед, выкрикивая команды, которые эхом отдавались среди колонн, покуда верхушки обелисков обмотали веревками, и сотни людей потянули за них, налегая изо всех сил. Сенмут кивнул головой Пуамре, и они подошли к ямам, остановившись в тени опасно накренившихся каменных глыб. Краем глаза Сенмут заметил Тутмоса и двух его товарищей, Минмоса, подмастерье инженера, и Менхеперра-сонба, солдата и архитектора: все трое стояли молча, уперев руки в бока, их лица казались темными от падающих на них теней, выражение их было напряженным. Неферура подошла к матери и что-то зашептала, показывая на Тутмоса, но Хатшепсут была так занята переживанием своего триумфа, что только коротко кивнула в ответ.
Наступила пауза, во время которой люди растирали усталые руки и ноги, а некоторые, совсем «измученные, усаживались на золотой пол храма. Стоявший рядом с Сенмутом Бения вскинул руку и начал сгонять рабочих для последнего рывка:
– Начинайте спуск! Не так быстро, идиоты! Натягивайте веревки, легче, легче, не давайте им раскачиваться!
И он снова метнулся вперед, бешено жестикулируя на ходу. Первый обелиск с раскатистым гулом опустился на свое место, выступы на его основании совпали с глубокими зарубками, рабы вцепились в веревки, которыми была обмотана верхушка камня, и изо всех сил натянули, чтобы не дать ему упасть. Хатшепсут вскрикнула, и Минмос, улыбаясь, шепнул что-то Тутмосу.
Второй обелиск медленно подполз к яме, его основание скользнуло по краю углубления и медленно опустилось в него. Верхушка сразу же начала подниматься, но тут ее повело.
Сенмут закричал:
– Зарубка! Он не попал в первую зарубку!
Бения вопил что-то неразборчивое. Хатшепсут шагнула вперед, но Пуамра преградил ей путь:
– Ваше величество, назад! Он может рухнуть!
Тутмос и Менхеперрасонб подались ближе, и Сенмут, прежде чем рвануться вперед, успел заметить на лице второго мальчишки ухмылку чистого восторга, чувствуя, как от волнения по спине струится пот.
С тяжким стоном обелиск качнулся назад и выровнялся, а люди, вытянув шеи и затаив дыхание, смотрели на него. Камень стоял, горделиво и неподвижно, и Бения, не в силах справиться с нервной дрожью, рухнул на колени. Надсмотрщики повели рабов со двора.
– Не убирайте песок, – приказала Хатшепсут Пуамре. – Все равно надо еще обшивать плитами верхушки и высекать надписи.
Сначала она хотела покрыть их сверху донизу электрумом, но Тахути, услышав об этом, в ужасе отшатнулся.
– Ваше величество, – заявил он, поджав губы, – вы, конечно, очень богаты, но даже ваша казна скоро оскудеет, если взять из нее столько золота и серебра сразу.
Его реакция рассмешила ее, но цифры, которые он привел, были неумолимы. Пришлось удовольствоваться тем, что она пришла в сокровищницу и собственноручно отмерила золото для верхушек, по локти погружая руки в мерные корзины, поднимая золотую пыль, которая облаком мерцала над ней, опускалась на ее груди и живот, оседала на пол.
Тутмос не спеша подошел туда, где она стояла с Сенмутом и Неферурой. Он небрежно поклонился, черные глаза юноши нахально блестели.
– Поздравляю тебя, Цветок Египта, – сказал он голосом, уже сейчас обещавшим стать басом. – Воистину твои монументы говорят о бесконечном царствовании!
Хатшепсут спокойно взглянула в его грубо вылепленное заносчивое лицо, словно и не заметив сарказма.
– Приветствую тебя, племянник-пасынок. Я рада, что ты одобряешь. А где же твоя мать в столь торжественный день?
Он пожал плечами:
– Ей немного нездоровится.
– Лучше бы ей перед моим торжеством поправиться. Может, прислать к ней моего лекаря?
– В этом нет никакой необходимости, дорогая тетушка-мачеха. Не думаю, что ее недомогание достойно внимания того, кто лечит самого фараона.
Они играли друг с другом, улыбаясь губами, но их взгляды скрещивались, точно клинки. Сенмут со страхом прислушивался, чувствуя, как воздух искрится от столкновения двух неистовых воль. Тутмос уже превратился в мужчину, с которым следовало считаться, и Сенмут не мог понять, почему Хатшепсут упрямо третирует его, словно какого-нибудь мальчишку. Он видел, что Неферура не сводит глаз с лица царевича, но ни царь, ни Тутмос, казалось, не замечали ее присутствия.
