Наутро, после кошмарной бессонной ночи, проведенной в попытках утешить Паере и вразумить Дуваенене, хотя ей самой больше всего хотелось влезть на крышу храма и броситься оттуда вниз головой, Хатшепсут приказала Нофрет принести ей белое с серебром платье и возложить на голову двойной венец. Следы, оставленные на ее лице этой безумной ночью, стереть, конечно, было невозможно, но верная служанка сделала все, что могла, густо нарумянив побледневшие щеки и обильно подведя черной краской опухшие глаза. Хатшепсут взяла с собой Дуваенене и зашагала в аудиенц-зал. Там она решительно подошла к трону, поднялась по ступеням и села на гладкое и холодное точно лед золото, ее гордое лицо было полно гнева и печали.
Тела Хапусенеба и Нехези сразу после убийства отнесли в дом мертвых, но где лежит Сенмут, не знал никто. По ее приказу его комнату опечатали до начала расследования, но часы шли, а слуги один за другим приносили ей только плохие вести, так что она начата уже отчаиваться, что когда-нибудь найдет его. Зная Тутмоса, она подумала, что просто отнять жизнь ему могло показаться недостаточно. Может статься, он приказал разорвать, распилить труп на части и закопать в землю так глубоко, чтобы боги никогда не нашли бы его и не приняли в рай. Она отлично понимала безумную ревность и ненависть Тутмоса к Сенмуту – ее правой руке; и все же эта бессмысленная, демоническая злоба казалась ей непостижимой. В глубине ее души рос страх. Хапусенеб. Нехези. Сенмут… Некому больше было говорить и действовать от ее имени. Она осталась одна.
Хатшепсут терпеливо ждала его прихода, откинувшись на спинку трона, положив руки на резные подлокотники в виде львов, поставив ноги на скамеечку с изображениями ее поверженных врагов. Рядом, с ее знаменем в руках, стоял Дуваенене, а во дворце начинался новый день.
И вот он явился: широкими шагами прошел по коридору, громко и по-хозяйски стуча сандалиями по полу. И она ничего не могла сделать, только сидеть и ждать, не видя ничего, кроме его рук, обагренных кровью самых дорогих ей людей. Глаза его смотрели дерзко и вызывающе, во взгляде не было ни капли вины, а только пробуждающееся ощущение полновластия. Как она ненавидела его в этот миг – и как боялась.
И тут она увидела Яму-Нефру, Джехути и Сен-Нефера, которые шли за ним. Не веря своим глазам, она поднялась с места, чувствуя, что не вынесет этой новой боли. Борясь с собой, она задержала дыхание, а трое поравнялись с троном и наконец остановились и поклонились ей. Тутмос поднял голову, их взгляды встретились, и они долго смотрели друг на друга. Где-то пропел рог. За окном пролетел ястреб. Снаружи, в саду, с песнями ходили слуги. А они мерили друг друга взглядом в мертвой зловещей тишине, пока Хатшепсут снова не опустилась на трон.
– Ты убил их.
– Разумеется, я их убил! А ты на что надеялась? Думала, месяцы и годы будут идти своим чередом, а я все буду ждать?
– Нет.
– У меня не было выбора. И ты это знаешь!
– Выбор всегда есть. Это ответ труса.
– Это единственно возможный ответ!
Он кричал на нее, и его голос эхом отдавался под серебряным потолком.
Хатшепсут бесстрастно посмотрела на него и обратила свой взгляд на троих мужчин, стоявших за его спиной.
– Подойдите, Яму-Нефру, Джехути, Сен-Нефер. Она неторопливо и тщательно выговорила их имена. Они вышли из-за спины Тутмоса и склонились у подножия трона. Их лица не выражали ничего, кроме обычной придворной вежливости, и это безразличие ранило ее больнее всего.
– Вы тоже приложили руку к этим гнусным убийствам? Напуганный Яму-Нефру выбросил вперед руку:
– Нет, ваше величество, вашим именем клянусь! Мы только утром узнали, что Сенмута и остальных не стало!
Она заглянула ему в глаза и удовлетворенно кивнула.
– Благодарите богов, что это так. Я казнила бы вас собственными руками, будь это иначе, и никакой Тутмос вам не помог бы. У вас есть еще что сказать?
Ей все не верилось, что они могли перейти на другую сторону, не сказав ни слова.
Они переглянулись, и Яму-Нефру снова заговорил, а бронзовые браслеты на его руках позванивали при каждом жесте:
– Мы любили тебя, Цветок Египта, и служили тебе собственной кровью. Мы сражались с тобой бок о бок и честно правили страной, не скрывая своих дел ни от тебя, ни от бога. Но теперь настало время наследнику заявить свои права, и, согласно закону, мы не можем поступить иначе. Не страх движет нами.
– Это мне известно.
– Нами движет убеждение, что Тутмос – настоящий Ястреб-в-Гнезде, истинный наследник двойного венца.
– По какому закону?
– По тому закону, который гласит, что фараон должен быть мужчиной.
Она провела ладонью по глазам, горевшим от усталости, и сделала им знак отойти в сторону.
– Хорошо, хорошо! Мне понятен ход ваших мыслей и ваша странная, избирательная честность. Я тоже вас любила. А теперь можете идти. Или вы предпочитаете остаться и посмотреть, как фараон потеряет свою корону?
Тутмос кивнул, они повернулись и вышли.
Когда их шаги перестали быть слышны, Тутмос сказал:
– Они хотят избежать кровопролития. Вот и все. О чем еще они думают, даже я не знаю.
– Тебя-то кровопролитие не остановит! Он сделал шаг, и Дуваенене напрягся:
– Я пришел не затем, чтобы ворошить старое. Вчерашний день окончен, а сегодняшний принадлежит мне. Спускайся с трона. Спускайся, Хатшепсу, а не то я позову своих солдат и велю им сбросить тебя!
Ей хотелось завизжать ему в лицо: «Ну так давай зови!» Но это было бы бессмысленное сопротивление, пустой, ничего не значащий жест. Дернув плечом, она спустилась по ступеням, в глазах ее горел холодный огонь ненависти.
– Пожалуйста! Он твой!
– Снимай корону.
Выдержка на миг изменила ей, и она побледнела.
Заглянув в ее большие темные глаза, Тутмос прочел в них мольбу и страшное сознание собственного поражения, которые вдруг больно кольнули его самого, наполнив жалостью. Смерть, тоску и агонию разлуки – вот что увидел он в ее глазах. Он готов был протянуть руки, чтобы заключить ее в свои объятия, как вдруг упрямство вспыхнуло в нем с новой силой и жалость тут же улетучилась.
– Снимай!
– Придется тебе подойти и самому ее взять. Убери нож, Дуваенене. Хватит уже убийств.
Главный глашатай понуро спрятал нож в ножны и отвернулся. Тутмос шагнул к ней и одним быстрым движением снял тяжелый венец с ее головы. Освобожденные от его тяжести волосы упали ей на плечи. Теперь она снова была Хатшепсут – женщиной, царицей. Она захохотала, и он отвернулся, взбешенный знакомой издевкой, которая снова звучала в ее смехе.
– Да у нас новый фараон! А как насчет того, чтобы узаконить власть? Мериет ждет не дождется, когда же ты отведешь ее в храм и сделаешь царицей.
