– Еда уже готова? Слуга кивнул.
– Пойдем, я хочу поесть, а потом поскорее прилечь отдохнуть.
Двери широко распахнулись, и он вошел туда, где многие, многие годы – сколько, он и не пытался вспомнить – был его второй дом.
Первой располагалась небольшая комната, где он работал, проводил деловые встречи и беседы. Раньше, когда он сам был гораздо моложе, эта комната служила для увеселений и развлечений, теперь же здесь царила атмосфера серьезной работы и безупречной чистоты. Далее находилась его опочивальня с огромным ложем, покоящемся на львиных лапах. У святилища Амона стояли золотые курильницы. Еще здесь были стулья из черного дерева, и стол со столешницей из слоновой кости. Немного пахло свежим пчелиным воском, но этот запах заглушали ароматы горячей пищи.
Хаэмуасу в общем нравились эти покои, с одной только оговоркой – здесь голоса отдавались легким эхом, и иногда ему казалось, что он ночует в храме. «Но ведь и весь Пи-Рамзес не что иное, как храм, – размышлял Хаэмуас, опускаясь на разбросанные на полу подушки, а Иб уже придвигал к нему маленький столик. – Храм, посвященный божеству моего отца, яркий пример, превозносящий его воинскую доблесть, его несокрушимость». Хлеб из фараоновых пекарен был еще теплым.
– Все уже опробовано, – заверил его Иб.
Хаэмуас с аппетитом принялся за еду. Потом он устроился поудобнее на своем ложе, натянул до самого подбородка гладкое покрывало и быстро заснул без сновидений.
Через четыре часа, умывшись и облачившись в длинное одеяние визиря, он уже приветствовал главного царского казначея, Верховного жреца Амона и главу всех храмовых писцов, терпеливо выслушивая их однообразное перечисление цифр – суммы налогов, причитающиеся богам, как местным, так и иноземным. Вскоре высокие сановники вступили в ярые пререкания о том, какой из храмов заслуживает богатых пожертвований, и Хаэмуас, вздохнув про себя и осторожно бросив взгляд на водяные часы, принялся разбирать их притязания со всем возможным тактом, на какой только был способен. Это было серьезным делом, ведь если какому-нибудь иноземному божеству не оказывалось должного почтения, мог вспыхнуть дипломатический конфликт, поэтому Хаэмуас старался не упустить из виду ни одной важной детали. Но когда наконец все споры разрешились и можно было отослать людей, напоследок обменявшись с ними парой слов на общие темы и выпив по глотку вина, он наконец вздохнул с облегчением.
Направляясь в опочивальню, Хаэмуас взял пригоршню ладана, зажег уголь в высокой курильнице и брызнул в темноту несколько капель мирры. Острый сладковатый дым серого цвета мгновенно взвился к потолку. Хаэмуас раскрыл ковчежец, простерся ниц перед милостиво улыбающимся Амоном и начал молиться, не поднимаясь с прохладных плит.
Вначале он прочел заученные фразы обычного молебна, который каждый вечер возносили в Фивах, где в самом сердце Карнакского храма правил Амон, уже многие века царящий в этом городе. Вскоре торжественный ритм молитвы прервался, и Хаэмуас срывающимся голосом произнес несколько просьб от себя. Потом наступила тишина. Хаэмуас лежал с плотно закрытыми глазами, коленями, бедрами, локтями ясно ощущая твердость пола, вдыхая мельчайшую пыль и запах воска.
«Амон, со мной что-то происходит. – Хаэмуас перестал понимать, молитва это или обычный разговор. – Я и сам не могу понять, что это такое, какие-то всплески беспричинного недовольства, что-то неясное, что-то инородное и беспокойное. Оно так глубоко коренится в самых отдаленных уголках моей ка, что иногда кажется, будто все это мне почудилось. Или я заболел? Может быть, мне необходим обряд очищения? Недельный пост? Какое-нибудь снадобье? Или я мало тренирую свое тело?» Хаэмуас лежал без движения, прислушиваясь к себе. Плохо скрываемое недовольство отцом, дворец, напыщенность и чванство всего Пи-Рамзеса, шелестящие бумагами величественные министры – их образы разрастались на глазах, заполняя собой все вокруг, совсем как красная воспаленная сыпь, покрывавшая тело юной танцовщицы. Хаэмуас наблюдал. «Я величайший маг и врачеватель во всем Египте, – с горькой самоиронией думал он, – и все же меня объял страх оттого только, что мне приходится время от времени брать в свои руки бразды правления государством. Эти руки, что так любят раскапывать и искать, что с радостью отдали бы эту сухую, лишенную жизни работу государственного управления ради одного только Свитка Тота, который есть ключ к несравненному могуществу. Иногда мне даже кажется, что я пожертвовал бы своей душой – ка – ради того, чтобы обрести этот свиток и его, как говорят, волшебную силу. Эта сила двояка: тому, кто по праву произнесет заклинание, будет дарована способность телесного воскресения, а еще он научится понимать язык всего сущего, что только есть под солнцем. Кроме отца, я могу править всеми, кто живет в этом царстве, однако мне неподвластны птицы, звери, а еще… мертвые. Я старею, жизнь катится по проторенной колее, и мне страшно. Мое время истекает, а где-то, возможно глубоко в земле, или в самом сердце каменной гробницы, вырубленной в скале, или же на груди мага, более великого и одаренного, хранятся слова, узнав которые, я смог бы стать самым могущественным человеком во всем Египте».
Хаэмуас застонал и встал с пола. Он сел, скрестив под собой ноги, не сводя глаз с золотых сандалий Амона. Когда-то поиски этого свитка казались ему не более чем игрой, забавой молодости, дающей радость, интерес в жизни и приоткрывающей завесу возможного. «Я забавлялся этими мыслями, пока был занят изучением медицины, пока создавал собственную семью, работал на благо отца. Я был счастливейшим и самым удачливым человеком в мире и думал тогда, что Свиток рано или поздно сам упадет к моим ногам – как дар от восхищенных богов. Потом я приступил к своей главной работе – восстановлению и изучению древних памятников, но внутренним, скрытым побуждением всех моих действий по-прежнему оставалась эта начатая в молодости игра. Она преследовала меня неугасающим желанием. По мере того как слабели надежды, отчаяние возрастало, и вот игра перестала быть просто игрой. Поиски мои длятся уже семнадцать лет. Я обогатил свои знания, но Свитка так и не отыскал».
У него начала болеть спина, он с трудом поднялся на ноги, потянулся и снова наклонился вниз, чтобы закрыть ковчежец. «Тот, бог мудрости, молю тебя: не отказывай мне в моем желании! Я – единственный, кто достоин владеть твоим Свитком, а ты по-прежнему прячешь от меня это сокровище, будто от простого крестьянина, который способен только испортить святыню».
Ему показалось, что в комнате похолодало. Хаэмуас подошел к водяным часам, пригляделся, как медленно падают капли, и убедился, что время уже позднее. И все же лечь спать он не мог. Подхватив шерстяной плащ, он вышел за порог и, приказав стражникам следовать за собой, отправился по утихшему дворцу туда, где находилась Обитель Книг. Прямо у огромных двустворчатых дверей дремал библиотекарь. Он проснулся и, увидев, кто перед ним, почтительно склонился, приглашая войти.
Следующие два часа Хаэмуас был занят тем, что бродил вдоль рядов аккуратных свитков, расставленных в строгом порядке, брал наугад то один, то другой да обменивался иногда парой фраз с учеными, которые сну предпочитали научные изыскания. Однако тонкий папирус не вселял в него бодрость и надежду, как это бывало всегда, да и содержание того, что он читал, казалось почему-то сухим и затхлым, лишенным жизни, как и сам воздух в книгохранилище.
