– Это всегда были хеттские земли, Божественный, – твердо ответил посол. – Согласно старинному договору, заключенному хеттами с твоим отцом, Осирисом Сети Первым, в котором вполне ясно изложено…
Хаэмуас подавил вздох досады. Упомянув Сети, Урхи-Тешуб допустил тактическую ошибку. Отец Рамзеса все еще оставался для него камнем преткновения. Сети был человеком, наделенным тонким вкусом и даром предвидения. Воздвигнутые им памятники, а также главное свершение его жизни – храм Осириса в Абидосе – являлись яркими образцами непревзойденного художественного вкуса, красоты и великолепия, при взгляде на которые просто захватывало дух. И, что еще хуже, Сети сопутствовал успех в военных делах, в которых Рамзес, несмотря на его самодовольные заявления, терпел самое позорное поражение. Потягивая вино, Хаэмуас задумчиво слушал, как они продолжают перебранку. Собравшись с мыслями, он заговорил, выждав момент, когда его вступление прервет речь хеттского посла, а не фараона.
– Я не вижу смысла в этом обсуждении, – твердо заявил он. – Мы собрались здесь, чтобы привести брачные переговоры к успешному завершению. При всем моем уважении, Урхи-Тешуб, если тебе угодно поговорить о ценности древних договоров, ты можешь выбрать для этого другое время. – Посол поклонился царевичу с выражением облегчения. Тогда Хаэмуас обратился к Рамзесу, который сидел, несколько раздраженно, но тем не менее грациозно поигрывая чашей для вина: – В Хаттусасе находится наш посол Гай, – напомнил он фараону. – Напиши ему, что мы желаем получить приданое одновременно с приездом царевны. И пусть Гай сам проследит за тем, чтобы были отправлены все обещанные дары. Хаттусилли не виноват в том, что у него случился пожар, а сам он болезнью прикован к постели. Его вина – в медлительности и нерасторопности.
– Слишком долго и слишком громко он похвалялся, – заметил Рамзес. – Я полагаю, мы должны потребовать пять сотых сверх того, что он обещал заплатить. Пусть возместит наше чересчур долгое ожидание. В конце концов, нам все равно полагается с него дань. – Он бросил на Хаэмуаса быстрый лукавый взгляд. – И вообще я не уверен, что царевна достойна тех неимоверных усилий, какие мне приходится прилагать для ведения этих переговоров. Возможно, я совсем откажусь от своих намерений и женюсь не на ней, а на какой-нибудь вавилонской царевне.
– То же самое может сделать и Хаттусилли, если мы станем оказывать на него слишком сильное давление, – возразил Хаэмуас. – Сейчас, отец, мы говорим о приданом, а не о дани, и это тебе хорошо известно. Зарони в сердце хеттского правителя зерна сомнения, но дай ему ясно понять: мы ждем, чтобы он полностью выполнил свои обещания. Ты ведь не хочешь прослыть жадным и корыстным?
– Я хочу получить то, что мне причитается, – с жаром произнес Рамзес. Он откинулся на спинку кресла, при этом его и без того сутулые плечи еще сильнее согнулись под тяжестью золотых и серебряных нагрудных украшений. Унизанные браслетами руки безвольно свисали вдоль резных львиных спин. – Что же, отлично. Техути-Эмхеб, тебе следует написать Гаю это дурацкое письмо, и еще одно – Хаттусилли, с выражением моего недовольства по поводу отсрочки, а также моих подозрений: мне кажется, он просто слишком беден и не в состоянии исполнить обещанное. Скажи ему также, что я согласен проявить великодушие и дождаться плодов этих чрезвычайно утомительных для меня переговоров.
– Его величество говорил в раздражении, – заметил Хаэмуас, обращаясь к писцу. – Не стоит писать о подозрениях его величества.
Писец кивнул и склонился над своей дощечкой. Рамзес кашлянул.
– Встреча окончена, – провозгласил он. – Всем выйти. Хаэмуас, останься.
Посол почтительно поклонился, и вместе с писцом они вышли из зала. Не дожидаясь, пока за ними закроются двери, Рамзес поднялся с места и сделал знак Хаэмуасу.
– Позови управляющего, пусть принесет твои врачебные инструменты, – приказал он. – Ашахебсед, распорядись. А ты, Хаэмуас, пройди сюда, во внутренние покои, и осмотри меня. Иногда мне становится больно дышать, а иногда вдруг перехватывает дыхание. Еще мне нужно какое-нибудь средство против усталости.
И, не дожидаясь, что скажет сын, он направился в смежную комнату. Хаэмуас последовал за ним. Его отцу уже ничем нельзя было помочь, но Хаэмуас никогда не решился бы в открытую заявить об этом Рамзесу, даже несмотря на то что фараон все равно беспечно отмахнулся бы от его слов. Он был глубоко убежден, что будет жить вечно.
ГЛАВА 3
Славен будет Тот…
Прекрасна луна, восходящая по его повелению…
Он, проясняющий истину,
И всякое зло его волей всегда обернется против злодея,
Он – судья всех живущих.
Уже наступал вечер, когда Хаэмуас осмотрел отца и, не обнаружив в его состоянии сколько-нибудь существенных изменений, прописал ему безобидный эликсир. Хаэмуас и сам чувствовал усталость, вызванную не столько физическими нагрузками, сколько напряженными переговорами. Он был астрологом и поэтому в начале каждого месяца составлял гороскоп для себя и для всей своей семьи. И если верить этому гороскопу, последняя треть сегодняшнего дня была наделена особым значением – она могла принести ему либо огромную удачу, либо, наоборот, большое несчастье, в зависимости от того, как поступит сам Хаэмуас. Двусмысленность этого предсказания вызывала досаду, и, направляясь в свои покои, чтобы отдохнуть перед обедом, Хаэмуас не мог думать ни о чем ином. Пышные празднества, которые фараон устраивал у себя во дворце, часто доставляли царевичу подлинную радость. Сюда неизменно приглашались гости со всех концов света, были здесь и его коллеги-ученые, врачеватели и чародеи – подходящая компания для бесед и споров. Но нынче вечером за любым, даже за самым случайным, малозначительным разговором он не сможет забыть о странном предсказании гороскопа.
В его покоях никого не было. Хаэмуас не стал звать Касу, чтобы раздеться. Он сам сбросил с себя одежду, с жадностью выпил воды из большого кувшина, всегда стоявшего наготове в просторном зале, и с чувством явного облегчения опустился на ложе.
Зашло солнце, и через час в огромном зале, отведенном Рамзесом для приемов, уже объявляли о приходе Хаэмуаса, Нубнофрет и Гори. Они вошли, сопровождаемые свитой.
Когда верховный глашатай стукнул посохом по полу, все разговоры прекратились, гости молчали, с почтением выслушивая все титулы Хаэмуаса, но когда они с семьей уже входили в зал, гомон поднялся снова, и Хаэмуасу казалось, будто он плывет в волнах людского моря.
Сотни гостей в ярких одеждах стояли небольшими группками или прогуливались по залу, держа в руках чаши с вином; они беседовали и смеялись; мощная волна их голосов шумным эхом отдавалась от расписанных колонн и потолка, разукрашенного мелкой россыпью серебряных звезд.
К ним подошла девочка-рабыня, совершенно нагая, лишь ее талия была перехвачена бело-синей лентой. Она поклонилась и возложила им на головы гирлянды из розовых лотосов и синих васильков. Другая рабыня поднесла восковые палочки, уснащенные благовониями, которые полагалось прикреплять к парику. Хаэмуас послушно склонил голову, чувствуя, как мягкие ручки касаются его головы, повязывая ленту. При этом не переставал всматриваться в толпу гостей.
