Хаэмуас ступил во внутреннюю часть храма. Здесь находились только жрецы и музыканты. Птаху поклонялись в течение всего дня, с самой зари, когда святилище открывалось, бога кормили и одевали, и до заката, когда его земной дом, овеянный мрачной таинственностью, запирался на замок. На мгновение Хаэмуас замешкался, вслушиваясь в ритм ритуальных песнопений и вглядываясь в движения танцоров, прославляющих божество. Потом, найдя для себя место, он простерся ниц и начал возносить молитвы.
Обе части храма – и внешний, и внутренний двор – не имели крыши, и Хаэмуаса нещадно жгло солнце, когда он поднялся с земли, а потом снова распростерся лицом вниз на песчаном полу. Сначала он твердил обычные слова молитвы, вознося хвалу веселому богу, создателю всего живого. Потом он поднялся и стал умолять Птаха не забывать, что он, Хаэмуас, – его честный и верный слуга, которому теперь, в результате собственного недомыслия, потребовалась помощь и поддержка бога, чтобы защитить дом и семью. Хаэмуас долго и страстно молился, но чувство уверенности не наступало. Вместо этого он все сильнее и сильнее убеждался, что допустил оплошность, и, хотя бог и примет его дар, Хаэмуасу следует молить о помощи где-то в другом месте. «Ведь в самой потаенной глубине своего сердца ты служишь Тоту, – пришла ему внезапная мысль. – Ведь именно его ты обидел, стремясь к новым и новым знаниям, открывающим путь к божественным власти и могуществу. Ты что, боишься обнажить свою душу в молитве перед Тотом, как делаешь это перед Птахом? Ибо Тот способен понять больше, но он не так легко прощает? И лишь его слугам ведомы и ужас, и экстаз, внушаемые высшей божественной мудростью».
Наконец Хаэмуас сдался. Приблизившись к святилищу, он церемонно передал свой дар жрецу и пошел назад, туда, где за гибкими телами танцоров, захваченных своим искусством, высились тяжелые двери, ведущие во внешнее пространство храма. Хаэмуас как раз ступил в густую тень, которую отбрасывали двери, когда увидел ее.
Женщина стояла позади группки молящихся и как раз поворачивалась, чтобы выйти из храма. Хаэмуас успел заметить ее лицо – лицо человека, уверенного в себе и отрешенного от окружающей суеты. У нее был прямой нос, подведенные черным глаза, челка блестящих волос, – но вот она уже повернулась к нему спиной и двинулась вперед своей, казалось бы, ленивой, плавной, но такой целеустремленной походкой. На ней было желтое платье, такое же облегающее фигуру, что и в прошлый раз, старомодного покроя, не оставляющего незамеченным ни единого изгиба тела, однако поверх него развевалась белая накидка с золотой каймой, спускающаяся до лодыжек.
Хаэмуас мгновение смотрел, как эта накидка колышется над самыми ногами женщины, обутыми в легкие сандалии, потом бросился следом за ней. Народу почему-то стало больше, горячий воздух, казалось, горел огнем, и Хаэмуасу пришло на ум, что все вокруг только и думают, как бы помешать ему догнать незнакомку.
– Прочь с дороги! – Он расталкивал всех на своем пути, не обращая внимания на людей, склоненных в молитве или просто стоящих и любующихся величественной картиной земного дома Птаха. – Прочь, убирайтесь!
Поднялся недовольный ропот, и на Хаэмуаса обратили внимание охранявшие храм стражники, которые несли караул вдоль всей стены.
– Вы что, не видите ее? – закричал Хаэмуас, обращаясь к Ибу и Амеку, тоже заметившим волнение и поспешившим к господину узнать, в чем дело. – Амек, ты же видел ее вчера. Беги за ней, догони!
Стражники узнали Хаэмуаса и замерли в нерешительности, не зная, что предпринять. А он, пробравшись между пилонами, выскочил на широкий двор, ведущий к каменным ступеням, спускавшимся к воде. Хаэмуас огляделся по сторонам. Женщины нигде не видно. Добежав до угла, он стал всматриваться вдаль, туда, где тянулась длинная стена храма, но на всем обширном, открывшемся перед ним пространстве женщины он не заметил. Никого не оказалось и у северной стены. В полуденном зное тихо и безмятежно мерцала вода канала. По берегам росли деревья, и Хаэмуас, охваченный яростью, понял, что его незнакомка, совершенно не осознавая, какой посеяла переполох, просто укрылась в тени этих деревьев по дороге… Куда? Куда же? Едва переводя дух, к нему подошли Иб и Амек. Вид у них был смущенный и озадаченный, и Хаэмуасу пришлось призвать на помощь всю свою выдержку, чтобы не сорвать на них гнев, – ведь его слуги ни в чем не виноваты.
– Ты ее видел? – обратился он к Амеку. Тот взглянул на него так, словно перед ним умалишенный.
– Видел, царевич, – ответил он, – но мы никак не могли ее догнать, ведь тебе до нее было ближе, чем нам.
– Ничего страшного. – Хаэмуас прикрыл глаза и поморщился. – Все в порядке. А теперь вы должны идти домой и собрать всех воинов, которых только можно. Дайте им гражданское платье, расскажите, какая эта женщина из себя. Они должны обыскать весь Мемфис, не привлекая к себе излишнего внимания. И дома никто не должен знать о том, что я приказал вести поиски. Вам все ясно?
Они кивнули, по-прежнему смущенные, но Хаэмуасу это было безразлично. И не важно, какую цену ему придется заплатить, но он твердо решил, что посмотрит в лицо той, что вторгается в его сны, лишает покоя. «Будто мне в вино подлили приворотного зелья, – размышлял Хаэмуас, – или же прочли надо мной любовное заклинание, а я об этом и не подозреваю. Она словно околдовала меня, и всякий раз, когда я ее вижу, мне хочется смотреть на нее бесконечно долго, не отрывая глаз. Это как дурман, как маковый настой для тех, кто мучается от боли. Или же это кто-то из чародеев вздумал сыграть со мной такую шутку?»
Слуги все еще смотрели на него в полном недоумении, но Хаэмуас уже отвернулся и быстро пошел, почти побежал вдоль канала, пожирая глазами манящую к себе тень под густыми ветвями деревьев. При этом он знал, чувствовал, что и в этой тени не найдет ту, кого так жадно искали его глаза. Лодка царевича мерно покачивалась на волнах на том самом месте, где канал соединяется с Нилом. У самого спуска к воде сидел капитан, разговаривая о чем-то с рулевым. Завидев приближающегося господина, оба поднялись.
Едва ответив на их приветствие, Хаэмуас бросился к лодке.
– Везите меня домой! – приказал он. – И побыстрее! Его приказание было немедленно исполнено.
Во время короткой поездки Хаэмуас до самого дома не выходил из крошечной душной каюты, стараясь совладать с волнением и нетерпением, охватившими все его существо. О том, чтобы провести остаток дня, прогуливаясь по реке, он совсем позабыл. Все, о чем он мог сейчас подумать, это как наилучшим образом убить время, дожидаясь донесений от слуг, отправленных на поиски.
Сойдя на берег, он прошел прямо к себе в кабинет. Там сидели Пенбу и еще один молодой писец, помогавший ему делать чистовые копии с тех приблизительных, грубых набросков, которые они снимали прямо в гробнице. Хаэмуас распорядился, чтобы они нашли себе какое-нибудь другое место для занятий. Пенбу, бросив на него удивленный взгляд, молча исполнил приказание господина, и вот дверь за ними тихо закрылась. Хаэмуас стал ходить по комнате. Он прекрасно понимал, что у него найдется добрая дюжина дел, которыми он мог заняться и которые принесут благотворное забвение, но именно сейчас у него не хватало сил, чтобы заставить себя делать именно то, что нужно. «У меня нет никаких сомнений, что когда-нибудь я обязательно разыщу ее, – размышлял он, скрестив на груди руки и меряя комнату широкими шагами. – Если потребуется, я привлеку к своим поискам и полицию Мемфиса. Нет у меня сомнений и в том, что, когда это случится, меня ожидает разочарование. Если сон претворяется в реальность, разочарование неизбежно. Возможно, она простолюдинка, необразованная и неотесанная, грубая и сварливая, или же избалованная стерва из какого-нибудь небогатого семейства, начисто лишенная такта и вкуса, зато с большими претензиями и амбициями».
