В эту самую минуту ему вдруг вспомнилось, как Сисенет упомянул о крышках гробов, прислоненных к стене гробницы. Царевич нахмурился: «Откуда он мог узнать о том, что гробы открыты, когда мы с Гори едва успели первыми войти в погребальный зал? Должно быть, Гори сказал ему об этом раньше. И все равно, – размышлял Хаэмуас под мерное покачивание носилок, прислушиваясь к отдаленному шуму города, – все равно я задам ему этот вопрос».
Завтрак, поданный в саду, в тени большого навеса, прошел весело и непринужденно. Закончив трапезу, Хаэмуас сидел, отдавшись собственному наваждению, погрузившись в него, как в темный омут, притворяясь, что дремлет, а на самом деле наблюдая через прикрытые веки за каждым движением Табубы. К большому огорчению царевича, она не уделяла ему особого внимания. Она по очереди беседовала с Нубнофрет и Гори, растянувшимся на траве у ее ног, – серьезно и вдумчиво она говорила с женой, весело смеялась – с сыном, а Хаэмуас, охваченный смутным раздражением, думал о том, что никогда прежде не видел Гори в таком приподнятом и радостном настроении.
Сисенет сидел чуть поодаль, зажав в ладонях чашу с вином, и смотрел, как у пруда возятся и резвятся обезьяны. Казалось, он вполне доволен происходящим, и Хаэмуас стал думать, что эта прохладная отстраненность – постоянная спутница этого человека. Пока подавали завтрак, Хаэмуас успел обменяться с ним парой слов и спросил, откуда Сисенету известно об открытых гробах. Тот сначала слегка смутился, а потом ответил:
– Не помню точно, царевич. Наверное, Гори рассказал мне об этом, когда ты приглашал нас к обеду. Он много говорил тогда о гробнице.
Хаэмуаса такой ответ вполне удовлетворил. Они поговорили еще несколько минут, но Сисенет был явно не расположен вести беседу и предпочел уединиться со своей винной чашей, предоставляя хозяину дома возможность посвятить, хотя и тайно, все свое внимание Табубе.
Шеритра выбежала встречать гостей без тени застенчивости и робости, что так мешали ей жить. На все вопросы она отвечала легко и свободно, позавтракала от всей души и сидела сейчас, устроившись на груде подушек под сикоморой рядом с Хармином. Они укрылись в густой тени огромного дерева. С минуту Хаэмуас любовался классической красотой юноши, его блестящими черными волосами, длинными пальцами, унизанными перстнями, а потом подумал: «Что ж, очень хорошо, очень хорошо. Нельзя сказать, что я не удивлен, поскольку Хармин, стоит только ему завести кое-какие знакомства, сможет выбирать себе любую из первейших мемфисских красавиц, но может быть, он – такая же редкая птица, как и Гори, и в состоянии понять и оценить скрытые достоинства моей дочери. Следует изучить его семейную историю». Хаэмуас опять тайком бросил взгляд на Табубу. Наконец он поднялся.
– Табуба, – сказал он, – я полагаю, ты интересуешься медициной.
Она, уже разморенная солнцем, подняла к нему томный взгляд:
– Да, царевич, интересуюсь. Хармин, должно быть, говорил тебе об этом.
– Не хочешь ли осмотреть мои запасы лекарственных средств?
Вместо ответа она поднялась. Нубнофрет проводила их взглядом, но Хаэмуас знал по ее отсутствующему выражению, что жена не возражает. Хаэмуас направился к дому.
– Ты сама занимаешься лечением своих слуг? – спросил он у Табубы, едва только они ступили в приятную прохладу каменного зала и направились в кабинет Хаэмуаса. – Или у тебя есть собственный лекарь в доме?
– Я предпочитаю заниматься лечением сама, – послышался сзади ее голос, и Хаэмуас мог поклясться, что ощутил голой кожей спины ее теплое дыхание. – Это дает мне возможность постоянно совершенствоваться. А они не возражают, даже если иногда я допускаю ошибки!
Они стояли посреди небольшой приемной, погруженной в этот час в глубокое безмолвие. Табуба оглядывалась по сторонам. Хаэмуас отпер дверь, ведущую в библиотеку, и пригласил Табубу войти. Он тотчас же принялся открывать ящик, где хранились его целебные травы и прочие лекарские средства, вовсе не беспокоясь о том, что нарушает собственное беспрекословное правило – не позволять посторонним людям дотрагиваться до его коллекции. Табуба проявила к его богатствам живейший интерес.
Она все внимательно осмотрела, подробно расспрашивая Хаэмуаса о цене его лекарственных средств, об особенностях их применения. Перед ним теперь стояла уже не прежняя соблазнительная, чувственная, приковывающая к себе взгляд женщина, а вдумчивый, внимательный человек, и ее сосредоточенность и интерес воодушевляли его не меньше.
Хаэмуасу приходилось делать над собой усилие, чтобы отвечать на ее вопросы четко и разумно, чтобы его голос не дрожал, когда он видел, как ее руки, унизанные тяжелыми кольцами, прикасаются к его горшочкам и баночкам со снадобьями, а волосы падают на лицо, стоит только ей склониться над какой-нибудь шкатулкой.
Передавая ему какой-то горшочек, она слегка коснулась его руки. Это случайное прикосновение было приятно прохладным, хотя на шее у нее собирались бусинки пота, от влаги блестела и кожа на груди.
Наконец Хаэмуас запер свои сокровища в ящик и выпрямился, намереваясь открыть перед ней дверь. Он увидел, что Табуба стоит, откинув голову назад и прислонившись к стене, закинув одну руку за шею.
– Здесь так тихо, – пробормотала она, – почти как в моем доме. Когда ты здесь, начинает казаться, словно мира снаружи не существует.
Хаэмуас был больше не в силах сдерживать себя. Обхватив ее рукой за шею, он наклонился к ней и приблизил губы к ее рту. Прежде не испытанное наслаждение пронзило все его тело с такой силой, что он не смог сдержать стон, ощутив, какая мягкая и нежная плоть внутри ее рта, за этими губами, за мелкими зубами, которые не сразу раскрылись под его натиском. Их дыхания слились. Потом все кончилось. Дрожа, он быстро выпрямился; он едва мог дышать; а она, поднимая руку к лицу, слегка коснулась его пениса.
– Что тревожит тебя, царевич? – произнесла она низким голосом. Ее глаза были сейчас прикрыты отяжелевшими веками, ноздри раздувались. – Что с тобой?
«Ты тревожишь меня! – хотелось выкрикнуть Хаэмуасу. – Ты просто с ума меня сводишь, словно зеленого юнца. Твой рот, Табуба, – этого недостаточно. Я должен владеть тобой целиком, язык жаждет исследовать все сокровенные места. Руки хотят ощутить мягкость и тепло твоей кожи, тело мое перестает повиноваться рассудку и слушается лишь одной своей движущей силы. Такого еще не было…» Он не попросил у нее прощения.
– Я так долго искал тебя, – хрипло проговорил он. – Мои слуги сбились с ног. Я лишился сна, еда казалась мне не вкуснее песка, такой же сухой и пресной. Этот поцелуй – награда за мои страдания.
– И ты не хочешь другой награды, царевич? – спросила она, улыбаясь чуть насмешливо. – Или ты потребуешь полной компенсации? А получить ее будет нелегко, ибо я благородная женщина, а не какая-то простолюдинка.
Внезапно Хаэмуас почувствовал, что к его страстному желанию примешивается и жажда насилия. Ему хотелось впиться зубами в этот рот, сжимать и сдавливать ей грудь, пока она не закричит. На один ослепляющий миг в его душе вскипела ненависть, направленная против ее нерушимого спокойствия. Слова страсти замерли у него на устах, и кратким жестом он пригласил ее выйти из комнаты.
