Ему вспомнилось, какая скука охватывала его в обществе юных, искусно разрисованных красавиц, коих такое множество при дворе его деда. Вспомнились случаи – и таких было немало, – когда он, уже вот-вот готовый влюбиться, внезапно разочаровывался, заметив, что заинтересовавшая его женщина на самом деле груба, что она лишена чувства юмора, тонкого внутреннего чутья, зато ловко скрывает собственное невежество. Тогда как сейчас перед ним в одном лице воплотились и природный ум, и прекрасное воспитание, и красота, и доброта.
Они замолчали, и это молчание не было тягостным. Табуба сидела расслабившись, откинув назад голову и прикрыв глаза. А Гори допил свое пиво и просто сидел, наслаждаясь теплом и тишиной.
Наконец Табуба сказала:
– Ты самый красивый молодой человек из всех, кого мне доводилось видеть. Задолго до нашей встречи я знала, что тебя считают красавцем в Египте, и мне очень приятно признаться, что не могу не согласиться с общепринятым мнением.
Гори фыркнул.
– Мне тоже известно, что меня считают красавцем, – ответил он. – Но я не придаю этому большого значения. Как глупо, когда тебя чтят за твою красоту! Ни один человек не может гордиться тем, что у него привлекательная внешность. Если у тебя аристократический нос или пара выразительных глаз, разве становишься ты от этого умнее? Какая ерунда!
– И все же физическая привлекательность может служить хорошим средством для достижения собственных целей, – негромко возразила Табуба. – И совсем необязательно эти цели должны быть неблагородными. Тебе, разумеется, как отпрыску царского рода нет необходимости извлекать выгоду из своей красоты. Для тебя внешность только помеха. У тебя и так есть все, чего ты мог бы достичь благодаря привлекательной внешности.
«За исключением лишь твоего уважения, – внезапно подумал Гори, – твоего участия. Мне бы хотелось произвести на тебя глубокое впечатление не одной только красотой».
Бросив на него быстрый взгляд, она спросила:
– Ты еще не обручен, Гори? Не нашлась еще та девушка, с кем ты собираешься прожить всю жизнь? В твоем возрасте египетскому царевичу уже пора подумать о женитьбе. Это его долг.
– Ты говоришь прямо как мой отец, – шутливо, но со вздохом произнес Гори. – Хаэмуас то и дело высказывает опасения по поводу того, что у меня нет пары. Он грозится, что если я и дальше буду медлить и сам не выберу себе невесту, то он возьмет все в свои руки и найдет мне какую-нибудь знатную египетскую девицу, с кем мне придется обручиться, хочу я того или нет. Однако должен признаться, – продолжал он, опершись локтями на стол, – что мыслями я весьма и весьма далек от женитьбы. Я подпишу брачный договор лишь с той женщиной, которую полюблю всем сердцем. Я хочу найти счастье, как мои родители.
– А-а. – Ее голос прозвучал уклончиво и неопределенно. – Счастье твоих родителей. А что это за счастье, мой юный идеалист?
Она что, смеется над ним? Гори не понимал. Он задумчиво вглядывался в ее огромные глаза, излучающие тепло, рассматривал тонкую линию носа, чувственный изгиб улыбающихся губ.
– Они уважают друг друга, они близки, их взаимная любовь крепка и неколебима.
Улыбка на ее лице медленно угасла, и Табуба не мигая смотрела на Гори.
– Думаю, ты ошибаешься, – прошептала она, – ибо твоя женственная и чувственная мать страдает от недостатка внимания, а твой отец все еще остается ребенком.
– Это дерзкие слова, Табуба, – холодно произнес он, и впервые за все время они смотрели друг на друга как равные.
Наконец она кивнула:
– Да, царевич, это дерзкие слова. Но я не прошу прощения за то, что сказала правду.
– Какую правду? – резко выкрикнул он. – Ты так мало знаешь нашу семью. Ты слишком много себе позволяешь!
Уголок ее рта чуть изогнулся.
– Я лишь позволяю себе поступиться хорошими манерами, вот и все. Если я нечаянно обидела тебя, царевич, то прошу меня простить. И должна сказать, мне очень приятно видеть, с каким пылом ты защищаешь своих отца и мать.
– Рад это слышать, – холодно произнес он, мысленно повторяя ее слова и понимая, что именно в эту минуту, когда она позволила себе быть с ним откровенной, между ними зародилось нечто новое, оно проступило, проявилось сквозь налет любезных экивоков первого знакомства, непременно предшествующего непринужденности и открытости истинной сердечной дружбы.
Она поднялась, распахнула свое длинное одеяние, потом вновь закуталась в ткань. Снова села. Это безыскусное движение было так полно естественности, что Гори не ощутил ничего похожего на возбуждение. Ему захотелось просто коснуться ее руки, растрепать волосы, шутливо подергать тяжело качающуюся в ухе массивную серебряную сережку.
– Я должен приехать к тебе как-нибудь еще, – сказал он. – Табуба, ты удивительная женщина, и мне нравится быть с тобой.
– А мне – с тобой, – ответила она. – Приезжай когда пожелаешь, Гори. Беседа с тобой – для меня радость, но кроме того, и глаза мои устроили себе сегодня настоящий пир, созерцая перед собой столь бесподобный образчик мужской красоты! Ты оказал мне большую честь.
Гори громко расхохотался, охваченный неподдельным изумлением, и был рад, что ему не пришлось отвечать, потому что слева среди зарослей послышались чьи-то шаги. На дорожке среди пальм, тени которых уже начинали сгущаться, поскольку солнце клонилось к горизонту, появился Хармин. Он бросил взгляд на дом, потом повернулся к ним, и по его бледному лицу ничего нельзя было прочесть. Однако едва он узнал сына Хаэмуаса, как его губы сложились в вежливую улыбку. Он подошел, поцеловал мать в подставленную щеку и поклонился Гори.
– Приветствую тебя, Хармин, – произнес Гори. – Моя сестра хорошо провела день?
– Я приложил для этого все усилия, – серьезно ответил молодой человек.
– Значит, у нас всех был сегодня чудесный день, – вступила в разговор Табуба. – Я как раз причаливала, Хармин, когда царевич случайно проплывал мимо нашего дома. Я пригласила его провести со мной остаток дня, чтобы немножко развеяться и не скучать. Пора, пожалуй, подумать об обеде.
– Но сначала я должен немного отдохнуть, – чуть раздраженно произнес Хармин. – Пусть нынешний день и был полон событий весьма приятных, я все же пропустил свой обычный час дневного отдыха, а должен признаться, что отказаться от этого мне не под силу, как бы ни были соблазнительны другие ожидающие меня развлечения. – И, слабо улыбнувшись им на прощание, он направился к дому. У Гори возникло неприятное чувство: казалось, эти капризные слова не более чем внешнее проявление, тонкие струйки дыма, свидетельствующие о бушующем глубоко внутри мощном пламени. Он стал думать о том, как дела у Шеритры, очевидно, как раз и ставшей для Хармина сегодняшним соблазнительным развлечением. Гори смотрел вслед молодому человеку, равному ему самому по физической привлекательности, и внезапно ему в голову пришла мысль, что он не испытывает к Хармину теплых дружеских чувств. От этого ему сделалось не по себе.
