Однажды утром, накануне месяца тота, Тейе обдумывала, как проводить новый праздник Опета, если фараон будет не в состоянии принять в нем участие, когда ей доложили о приходе второго пророка Амона. Пиха помогла ей надеть узкое алое платье, и Тейе, немало удивленная визитом, позволила пророку войти. Си-Мут вошел, поклонился, согнувшись почти вдвое, его выбритая голова блестела бусинками пота, а жреческая лента прилипла ко лбу.
– Встань и говори, – сказала она, присев за туалетным столиком. – Но напоминаю тебе, Си-Мут, обычно я не принимаю в опочивальне.
Слуга открыл косметический ящичек, обмакнул кисть в желтую краску и принялся подкрашивать ей щеки.
– Прошу прощения, богиня, я понимаю, что моя новость, возможно, уже известна тебе, но, поскольку ты многие месяцы не бывала в Карнаке, смиренно полагаю, что это не так.
Тейе сидела с закрытыми глазами, пока слуга наносил ей на веки зеленую краску.
– Если бы я сочла, что мое присутствие в Карнаке необходимо, я бы не стала нанимать жреца, чтобы он отправлял там службы от моего имени. В чем дело?
– Вчера царевич Аменхотеп огородил белым шнуром площадку на священной территории для строительства своего нового храма Атона.
Теперь ее висков касалась кисть с черной тушью.
– Я знаю. Аменхотеп долгие месяцы обсуждал: план строительства святилища Атона в Карнаке со своими архитекторами. Это безвредный проект, да и царевич счастлив.
Когда слуга обмакнул кисть в оранжевую хну, она открыла глаза и взяла зеркало. В бронзовой глубине за ее собственным лицом отражалось лицо молодого жреца, искаженное и встревоженное.
– Сегодня утром, императрица, царевна Нефертити совершает такую же церемонию.
– И что с того? Полагаю, ты имеешь в виду приготовления в новом дворце, который выстроен для моего сына на восточном берегу.
Си-Мут глубоко вздохнул.
– Нет, царица, я не это имею в виду.
Тейе еле выдержала момент вынужденного молчания, пока слуга плавно водил кистью по ее сомкнутым губам. Видя, что Си-Муту с трудом удается скрыть беспокойство, она подозрительно сузила глаза и опустила зеркало Слуга начал собирать свои баночки, а парикмахер подступил к ней с черным кудрявым париком. Тейе обернулась к Си-Муту.
– Ты хочешь сказать, что Нефертити закладывает фундамент еще одного храма Атона?
– Да, божественная.
– Оставь меня. И немедленно пришли ко мне Нена.
Си-Мут тут же поклонился и попятился к двери, подняв раскрытые ладони. Парикмахер осторожно закрепил тяжелый парик на густых каштановых локонах Тейе и принялся смазывать его завитки ароматным маслом.
Тейе сидела не шелохнувшись, но мозг ее неистово работал. Когда явился Нен, она поднялась и заговорила, не дав ему даже завершить ритуал почитания.
– Ты обязан держать меня в курсе всех дел, касающихся Карнака. Но, похоже, вместо этого ты проводишь время, лакая вино с моего стола и катаясь по реке на лодке.
При звуке ее тихого голоса он побелел. Его испуганный взгляд опустился на ее руки, с обманчивым спокойствием лежавшие на подлокотниках кресла.
– Императрица, если меня обвиняют в безответственности, я хочу знать своего обвинителя.
– Тебя обвиняю я! Ты не сказал мне ни слова о планах царевны относительно строительства в Карнаке.
– Я докладывал тебе, что они оба – и царевич, и царевна – собираются строить храм, – растерянно ответил он, не отрывая взгляда от ее рук.
– Да, но при этом ты не уточнил, что царевна собирается строить свой собственный храм. Ее архитекторы, должно быть, бродили по священной земле, и наверняка об этом поползли слухи. Я не желаю пребывать в неведении. Как не нуждаюсь больше в твоих услугах и снимаю свое покровительство. Отправляйся обратно в Мемфис.
Он понял, что страшный момент вынесения приговора уже миновал, и с очевидным облегчением поднял голову.
– Императрица, царевна Нефертити никому не позволяет приближаться к ней, кроме слуг, подобранных для нее царевичем. Слуг, которых ты предоставила ей, она отдалила от себя. Очень трудно узнать хоть что-нибудь о ее действиях. Это правда, что ее архитекторы появлялись в Карнаке, но их всегда сопровождали люди царевича. А для своего храма она нанимает строителей царицы Ситамон.
Ситамон знает моих людей, – подумала Тейе. – Ей легко получать от них сведения. Она заслуживает наказания. Однако Ситамон всегда строила козни и всегда выбирала для этого неудачное время. Разве она не понимает, что слишком рано раскрывает себя? И как только мы с фараоном могли породить на свет такую дуру?
– Оставь меня. И Малкатту. Немедленно.
Когда он тихо убрался восвояси, Тейе повернулась к Пихе:
– Серьги с ониксами и царскую диадему. Повесь на мою пектораль Око Гора и анх рядом со сфинксом и подай новое ожерелье из глиняных колечек. Когда закончишь одевать меня, вызови царскую ладью, носителя опахала и вестника. Я отправляюсь на другой берег.
Пылающий полдень обдавал жаром сквозь шторки паланкина, будто огнедышащее горнило. Переправившись в ладье через реку, Тейе сошла на берег в Карнаке. Похоже, жара здесь еще нестерпимее. Птахотеп и Си-Мут уже преклонили колени, чтобы поцеловать раскаленные плиты причала у ее ног. Ей всегда казалось, что в Фивах летом жарче, чем на западном берегу, зловоние во время половодья сильнее и шума на бурных празднованиях Опета больше. Она никогда не пыталась преодолеть свое отвращение к городу и уже не тревожилась о том, что Малкатта расположена в такой близости от пристанища мертвых. За приветственными молитвами жрецов Амона и треском систров в их безукоризненно чистых руках Тейе не могла не слышать какофонии повседневной жизни Фив. Хрипло зазывали уличные торговцы. Ревели ослы, громыхали телеги, музыканты терзали свои инструменты, бранились горожане, кричали дети. Смрад гниющих отбросов и кухонных приправ через стены Карнака проникал в священные сады. Не выдержав, Тейе поднесла к носу локон своего парика, благоухавшего маслом лотоса. За спиной, на легких волнах реки, добавлявшей к общему зловонию запахи ила и водорослей, призывно покачивалась ладья «Сияние Атона». Тейе вздохнула и, скрепя сердце, шагнула к носилкам, не обращая внимания на собравшихся у причала жрецов.
– Отнесите меня к царевне Нефертити, – приказала она, и задернула парчовые шторки.
Пот лился на глаза из-под тугого парика, тонкой струйкой стекал по спине, алое платье противно промокло под мышками.
Она лежала неподвижно, покачиваясь в носилках над вымощенными дорожками, которыми был исчерчен этот город в городе, обитель всех могущественных богов, милости которых искал Египет. Наконец носильщики осторожно опустили ее на землю. Под встревоженными взглядами притихшей толпы Тейе распахнула шторки и сошла с носилок. Носители опахал бросились укрывать ее от солнца. Собравшиеся припали к взрыхленной пыльной земле. Тейе с первого взгляда заметила серебряную чашу с белой краской в руках жреца Атона, клубки тонких веревок у его ног, быка, невозмутимо и покорно стоящего в ожидании удара ножа, и насыпи сухой черной земли у котлована. За всем этим высилась громада храма Мут, отбрасывавшая скудную тень, колоннады пилонов слева и справа от него и аллеи, вдоль которых тянулись ряды статуй, дрожавших в раскаленном воздухе. Позволь им солгать, – мрачно сказала себе Тейе, глядя на собравшихся из-под украшенного кистями балдахина.
