– Ты что, лишилась рассудка? – спросил он сквозь стиснутые зубы, прижав руки к телу. – Ты обезумела? Это правда?
Она холодно разглядывала его.
– Да, это правда.
– Весь дворец взорвался негодованием, когда зачитали указ. Люди бросались друг к другу в залах дворца, торопясь разнести новость… Зачем, Тейе, зачем?! Птахотеп каждый день приплывал сюда из Карнака, сам не свой от беспокойства.
– Я скоро поговорю с Птахотепом. Не кричи на меня, Эйе. Я уже давно не твоя маленькая сестренка. Я бы не хотела отвечать за то, что предпринял бы фараон в том случае, если бы я отказалась от короны.
– Ты могла бы взять в постель какого-нибудь мелкопоместного вельможу, – насмешливо проговорил он. – Двор бы ничего не сказал на это. Но с собственным сыном…
– Если ты не прекратишь кричать на меня, я велю тебя выпороть! Я императрица! Я богиня! Ко мне нельзя так обращаться!
Он уставился на нее, тяжело дыша, потом сдержанно поклонился.
– Раскаиваюсь.
Но он не выглядел раскаявшимся. Тейе видела, как кровь прилила к его щекам, как нервно он сжимал пальцы своих больших рук, пытаясь совладать с собой.
– Мы ни к чему не придем, если будем продолжать кричать друг на друга, – сказала она твердо. – Мне нужна твоя проницательность, Эйе, а не твои нелепые рассуждения. Через несколько дней громкое возмущение двора перейдет в обычные сплетни, как это и произошло с мальчишкой моего супруга.
– Надеюсь, что ты окажешься права. Иначе ты рискуешь потерять лицо, а это грозит ослаблением твоей власти.
– Я решила, что должна рискнуть. – Она рассказала ему, что произошло в Мемфисе, и Эйе, забыв свой гнев, задумчиво слушал.
– Тем не менее, – сказал он, когда она закончила, – это непоправимое деяние, совершенное опрометчиво. Ты могла подождать до возвращения и обсудить это со мной.
– Возможно. Но я тщательно все обдумала. Если Аменхотеп ошибается или просто заблуждается, тогда все, чего я добьюсь, – настрою против себя двор, сильно огорчу жрецов и нарушу закон Маат. Скандал этот вскоре забудется. Но если бы я отказала ему…
– Мы всегда должны в первую очередь думать о своей безопасности, а потом о безопасности империи, именно в такой последовательности, – прервал он ее. – И то и другое связано с личностью фараона. Становится очевидным, что Аменхотеп не будет править, если его религиозные нужды не будут удовлетворены, а если он не будет править хорошо, от этого пострадаем и мы, и империя.
Тейе оскорбилась:
– Ты думаешь, что я – одна из его религиозных нужд?
Эйе печально улыбнулся ей:
– Думаю, да, Тейе. Не все так просто, конечно, но это – главная причина его брака. Ради Египта и ради себя самой, я надеюсь, ты запомнишь это.
– Я попытаюсь, – сказала она с сарказмом и отпустила его.
Позднее она приняла у себя Птахотепа, постаравшись убедить его в том, что никакое нарушение закона Маат не угрожает и никогда не угрожало устойчивости страны или верховенству Амона. Она подробно остановилась на своем собственном долгом опыте правления при фараоне, который в погоне за своими удовольствиями передал Египет в ее руки, намеренно создавая у Птахотепа впечатление, что во время царствования ее сына ничего не изменится. Она знала, что это лучше, чем льстить или лебезить перед ним, и он ушел успокоенным. Хорошо бы мне самой поверить в свои слова, – думала она, направляясь к своей опочивальне, чтобы отдохнуть в невыносимые полуденные часы. – Я сменила одного фараона на другого. Я все еще правительница и императрица.
Но когда она лежала под качающимися опахалами в своей затемненной комнате, перед ее внутренним взором вставал образ сына, как он прижимается ртом к ее губам, с нежной страстью целует ее тело, смотрит ей в глаза, ложась на нее сверху, и она не могла уснуть. Когда пришла Пиха, чтобы поднять занавески, и свет вечернего солнца, все еще удушающий, залил комнату, она послала за Херуфом.
– Отправляйся за реку, в город, – велела она. – Купи для меня «Исповедь отрицания». И не посылай слугу, Херуф. Сделай это сам.
– Императрица, – обратился он к ней, лицо его было бесстрастно, – могу ли я иметь безрассудную смелость напомнить тебе, что ты считаешься богиней, а боги не нуждаются в исповеди?
– Херуф, я никогда в жизни не оставляла ничего на волю случая. Ты мой управляющий. Делай, что тебе велено.
Он поклонился и вышел.
Она собиралась заняться другими делами до его возвращения, но не могла ни за что взяться. Это чувство вины отличается от того, которое я испытывала после убийства Небет-нух, – размышляла она, стоя посреди опочивальни, сложив руки на груди и опустив голову, – отличается от вины, которую я чувствовала, когда приказывала сечь, отправлять в изгнание, наказывать. Почему?
Херуф вернулся, когда солнце закатилось, и, хотя он явно успел зайти в свои покои, чтобы наскоро умыться и переодеться, на его щеках еще оставался слой пыли. Тейе натянуто улыбнулась ему.
– Ты все еще грязный, Херуф.
– Императрица, я ходил по общественным местам пешком, облачившись в грубое платье феллаха, – ответил он, поджав губы. – Мне казалось, что ты вряд ли пожелаешь заплатить за эту исповедь столько, сколько бы содрали с человека в дорогом одеянии и благоухающего, как бог.
– Поэтому ты мой управляющий, – ответила она. – Прочти ее мне.
Он развернул свиток и, опустившись на пол в позу писца, которым он когда-то был, принялся читать:
– «Приветствую тебя, Усехнемтет, Широкий в шаге, я не чинил несправедливости. Приветствую тебя, Хептсешет, Объятый пламенем, я не разбойничал. Приветствую тебя, Нехахра, Нечистый ликом, я не убивал ни мужчину, ни женщину. Приветствую тебя, Та-рет, Огненная стопа, я не впадал в гнев. Приветствую тебя, Хетч-абеху, Сверкающие зубы, я не захватывал ничьей земли. Приветствую тебя, Амсенеф, Кровопийца, я не убивал животных, посвященных богу.– Он продолжал бубнить, нараспев проговаривая слова, как читают молитву, заклинание или изгоняют духов, а Тейе слушала, не выдавая своего волнения. – Приветствую тебя, Сешет-Херу, Направляющий речь, я не был глух к словам справедливости и истины».
Нет, – думала Тейе, – я не была глуха. Я стараюсь прислушиваться к ним, но вопрос остается: говорит ли Аменхотеп слова справедливости и истины или нет?
– «Приветствую тебя, Маа-антеф, Провидец того, что несут ему, я не возлежал с женой другого. Приветствую тебя, Тутутеф, я не совершал прелюбодеяний и не предавался содомии, я не осквернял себя». – Тут голос Херуфа на миг дрогнул, и Тейе ощутила, как эти слова проникли ей под кожу и пробежали мягкими разоблачающими пальцами по затылку.
«Я не осквернял себя». Но, конечно, – убеждала она себя, – все это не касается лиц, ответственных за дела государства, для которых нарушение законов часто является необходимостью.
