Учитывая ограниченный вес нашей переписки, пишу коротко: мне пришлось выбирать — либо хранить почтовую тайну, либо сообщить вам содержание письма. Простите, но я решился распечатать послание, ибо простое уведомление, что за вами странствуют два послания, не имело бы смысла. А так я могу вам сообщить, что, похоже, ваше дворянское происхождение доказано. Одна старая ткачиха, проживающая неподалеку от монастыря Камподиос, сообщила, что она готова подтвердить перед Господом и всем миром, что ваша мать леди Джейн подкинула вас к стенам монастыря. Так что поспешите в Камподиос, amico mio, как только позволят обстоятельства.
Не знаю, как ваши дела, но до Падуи дошла весть, что чума уже выдохлась. Поторопитесь, потому что старая ткачиха больна раком груди и дни ее сочтены.
Берегите себя и своих друзей. Как всегда, остаюсь преданный вам,
М. Джироламо
Витус опустил письмо. Его растерянное лицо обеспокоило Магистра:
— Ну что? Что он пишет?
— Даже не могу поверить.
— Во что ты не можешь поверить? Не испытывай мое терпение, старый сорняк!
— Прочти сам. — Витус протянул другу письмо.
Магистр начал читать, щурясь все больше и больше, пока в конце концов не воскликнул:
— Великолепно! Это же великолепно! Разве я не говорил тебе всегда то же самое? Рано или поздно доказательство будет найдено. Теперь доказано почти официально: ты лорд. Лорд Коллинкорт! А все завистники и охотники за наследством, и прежде всего прожженный адвокатишка Хорнстейпл, пусть заткнутся! Когда мы отправляемся в Испанию?
Витус отмахнулся:
— Не знаю. Ведь два месяца карантина еще не…
— Ерунда! Ты же сам читал, что в Падуе считают, что чума выдохлась.
— Падуя далеко.
— Поставь наконец точку. — Магистр демонстративно встал перед другом, уперев руки в бока. — Я не узнаю тебя! Куда подевалась твоя жажда деятельности?
— Я чувствую себя в ответе за всех вас. Слишком много людей умерли, вспомни хотя бы об Антонелле. Это только моя вина…
— Чушь! Перестань сострадать самому себе! Ты сделал все, что мог, и этого было более чем достаточно. Кстати, я тоже считаю, что чума выдохлась. Помнишь эту распевающую процессию, прошедшую мимо нас несколько дней тому назад? Это были верующие, державшие путь в церковь; они хотели восславить Господа в дни адвента. Между прочим, все они были нарядно одеты. Скажи на милость, разве так выглядят больные чумой?
Магистр перевел дух. Поток его красноречия был подобен водопаду:
— Теперь этот ослепленный своим безумием Арнульф. Когда он появился здесь, он был уже в полном одиночестве. У него не осталось никого из его благочестивых адептов. Почему? Не потому, что всех их унесла черная смерть, просто нет больше необходимости бичевать себя в борьбе с заразой. Люди разбрелись по домам, вернулись к женам и детям, которые заждались их. Все, никакой чумы больше нет. Она мертва, а мы живы. Ура!
Он вскинул руки и обнял Витуса:
— Ура! Ну порадуйся же наконец!
Этим же вечером они отпраздновали Рождество Спасителя. Декорации праздника были почти такими же простыми, как те исконные, что окружали Младенца почти тысячу шестьсот лет назад в Вифлееме. Правда, сидели друзья не в хлеву, а в палатке, и их новорожденный был не мальчиком, а девочкой. У них не было быка и осла, зато были коза и голубь.
— Не уверен, что коза должна быть непременным атрибутом застолья, — буркнул Магистр.
— Чудаки! — пискнул Коротышка. — Это ж Рождество, и Бородащ как раз на месте. Правда, Бородащ? — Он почесал козе подбородок и тут же снова занялся Неллой, неожиданно прочитав стишок:
Моя овещка!
Бьется твое сердещко!
Тихо сопишь,
Знащит, крепко спишь!
Он взял малютку на руки и покачал ее:
— Твой папа с тобой, да, моя рыбонька? Ща попьем молощка, утю-тю-тю!
В палатку размашисто вошел Фабио, неся в руках большую миску, распространявшую неземные ароматы. С тех пор как торговец узнал, что завтра утром можно отправляться домой, он опять пребывал в хорошем настроении.
— Овощной суп с мясными фрикадельками! — торжественно объявил он. — Bellissimo! Я превзошел самого себя.
При свете двух фонарей они принялись уписывать еду, Коротышка, правда, приступил к трапезе только после того, как накормил из клистира Неллу. Коза тоже получила угощение из мешка с кормом, и Буссола клевала отборные подсолнечные семечки.
С наслаждением уплетая за обе щеки, Магистр произнес:
— Я до сих пор не могу осознать, что завтра нам уже не придется торчать в этом дымовом кольце. Как же я мечтал вырваться отсюда, с этого опостылевшего клочка земли! Итак, мы сначала шагаем в Барселону, а ты, Фабио, возвращаешься в Падую. Как я люблю говорить, боль расставания — самая прекрасная боль! Передай от меня привет своей жене, которую я не знаю. — Он отложил ложку. — Ах, Галисия, Испания, Пиренейский полуостров! Как мне недоставало вас! А славное галисийское вино! А горячие галисийские девчонки!
Витус рассмеялся. Ему понадобилось некоторое время, прежде чем он осмыслил каждый пункт послания профессора, понял всю важность сообщения, и теперь он радовался каждой клеточкой своего сердца, всеми фибрами души, мечтая как можно скорее попасть домой. Под домом он подразумевал как монастырь Камподиос, так и Гринвейлский замок, старинное родовое поместье, которое скоро, Бог даст, будет официально принадлежать ему.
А Магистр знай себе жевал.
— Кстати, Фабио, — заметил он между делом, — а ты знаешь, что в лице кирургика ты имеешь дело с настоящим лордом?
— Оставь ты это! — сморщился Витус. — Я бы хотел…
Однако ему не удалось закончить свою фразу, потому что маленький ученый тотчас перебил его и начал увлеченно рассказывать историю о найденыше в красной камчатой пеленке с золотым гербом, о его монастырском бытии и образовании, о долгих поисках своих корней, приведших Витуса в конце концов в одно родовое имение на юге Англии.
Фабио не уставал удивляться, а когда Магистр закончил свой рассказ, покраснел от смущения.
— Dio mio, — вздохнул он, — я теперь уж и не знаю, как мне величать кирургика! Барон, граф, герцог, или… кто?
— Кирургик, как и прежде, — ответил Витус, смущенный тем, что Магистр посвятил торговца в историю его происхождения. — Давайте лучше перейдем к тому, что гораздо важнее: я прочту рождественский рассказ из Евангелия от Луки:
В те дни вышло от кесаря Августа повеление сделать перепись по всей земле. Эта перепись была первая в правление Квириния Сириею…
Вечер предстоял еще долгий, они много пели и молились, смеялись и с удовольствием потягивали остатки красного вина, которое Фабио берег как зеницу ока.
