— Нет, но я же вижу, что она затосковала. А какая еще может быть тому причина, если не ты?
— Ваша правда, я люблю вашу дочь.
— Нуты даешь! Совсем ничего не понимаю! Она нос воротит, что ли? Так я ее обломаю.
— А если она вас не послушает?
— Пусть только попробует!
— Не мучайтесь, я все решил и не передумаю.
— Ну почему, почему такое упрямство?
— Потому что я собираюсь вступить в братство Места Истины.
— Так ведь… это же невозможно! С чего ты взял, что тебя примут?
— Я вырос в этой деревне мастеровых.
— Вот оно что… Потому-то ты и работаешь не так, как другие! И переубедить тебя, я вижу, не сможет никакой веский довод.
— Вообще ничто не сможет.
— Знаешь, мне тоже тоскливо стало… Но у нас еще есть время для радости. Почему бы нам не прожить эти оставшиеся дни счастливо? Вот и будем жить счастливо, все мы, втроем. Закончишь этот дом, Молчун, и уйдешь.
Дней за пятнадцать Жар наработал столько, что другому и за три месяца не управиться. Никто из рабочих не умел дубить кожи лучше, чем он, и потому ему на выделку доставались те, на которые был самый большой спрос, а еще хозяин доверял ему самые дорогие заготовки. Хозяин знал, что совестливый юноша семь раз отмерит и лишь затем возьмется за нож, так что на подготовку уходило даже больше времени, чем требовалось. Всегда выбрасывая едва завонявшее масло, юноша уже этой своей тягой к совершенству обеспечивал все более высокое качество, и даже из заурядных кож у него получались такие сандалии, которые мог себе позволить разве что крупный землевладелец.
Изогнутым ножом он вырезал из выделанной и совсем мягкой козьей кожи тонкие ремешки. Потом они будут натянуты крест-накрест и закреплены металлическими поясками. И молоденький военачальник сможет горделиво щеголять своим новеньким щитом.
— Так это ты тот самый новенький?
Голос резкий, спесивый, властный. Но Жар и бровью не повел. Знай себе кроит кожу дальше.
— С тобой младший предводитель говорит, а военачальники не терпят, когда к ним поворачиваются спиной.
— Я заказчиками не занимаюсь… Обратитесь к хозяину.
— Но мне-то ты нужен. Верно, это ты и есть — и силен, как дикий годовалый бычок, и кто иной смог бы одним махом уложить пару грубиянов? А те двое драться умели.
— Обошлось без меня… Они просто стукнулись друг о друга.
Мехи схватил Жара за плечо и силой повернул его к себе.
— Смеяться вздумал надо мной, малый! Смотри у меня.
— А ну отпустите!
В черных глазах юного богатыря воин увидел такое, что не только разжал хватку, но и отступил на шаг назад.
Жар увидел перед собой небольшого, довольно невзрачного человека, круглолицего, с иссиня-черными волосами, словно приклеенными к черепу. Губы толстые, руки-ноги пухлые, тело крупное и крепкое. Воин вроде был уверен в себе, но глазки-то бегали. Хотя глядели очень высокомерно.
— Ты дерзнул обвинить меня в нападении?
— Я всего лишь прошу не унижать меня.
— Ладно тебе, парнишка. А где мой щит?
— Как раз им я и занимаюсь.
— Покажи.
Жар послушался.
— Надо бы гвоздиков еще понабивать. И пластинок металлических наклепать. Щит мне нужен не абы какой, а прочный. Чтобы удар самого лучшего воина был ему нипочем. И чтобы все завидовали.
— Постараюсь.
— А поменять ремесло не хочешь? Косая сажень в плечах — таких в войско сразу берут. Без разговоров.
— Не тянет как-то.
— Зря ты так: военная служба — это знаешь какие права! А льготы какие!
— Это вам там хорошо. А мне так вряд ли.
— Ты такой молодой, дружок, а до чего ж верткий. И такой необузданный! Послужил бы немного под моим началом, я бы тебя посговорчивее сделал. Поумнеешь чуток, ищи главную казарму в Фивах. Скажешь там, что за тебя предводитель Мехи ручается. А пока поторопись с моим щитом. Завтра с утра к тебе придет один боец от меня. Отдашь готовую вещичку ему.
Как только воин ушел, появился хозяин:
— Хорошо потолковали, а, Жар?
— Мы что, друзья с ним, что ли?
— Ой, парень, этот Мехи, говорят, немалая шишка. А хочет раздуться еще больше… Лезет вверх со страшной силой, шагает по головам, пыжится… Слушок пошел, что скоро совсем в большие начальники выбьется. Новая должность, высокий чин… А что с его щитом? Готов?
— Если вас это так беспокоит, ночью доделаю.
— Пойми меня… Лучше с этим Мехи не ссориться.
— Завтра к вечеру за мной ничего не останется. Я закончу все дела, за которые вы мне обещали кожаный мешок.
— Знаю, знаю… Поговорим.
Проснувшись, Жар увидел, что свояченица хозяина во сне перевернулась на живот. Он залюбовался было ее впечатляющим тылом, припоминая довольно разнообразные радости, которых не жалела для него эта обширная, такая щедрая область молодого женского тела, но в глаза уже били яркие лучи восходящего солнца. Пронзив камышовую перегородку, они ярко высветили два предмета на полу.
Жар потрогал обе вещи. Приподнял. Опустил на землю. Качество! Лучше не бывает.
— Доволен? — прозвучал ехидненький голосок уже открывшей глаза, но еще не совсем проснувшейся подружки.
— Настоящие чудеса. Пусть малые.
— Как мои грудки?
— Если тебе так хочется, то, пожалуй.
— А эти штуки тебе хозяин подарил?
— Ошибаешься, радость моя. Я их заработал.
— А жениться когда?
— А хочешь?
— Еще бы. Дубильня-то тебе в наследство достанется.
Жар растопырил пятерню и от души влепил по ягодицам возлюбленной.
— День начался… Не поняла еще?
— Ну давай, спеши к хозяину. И потом бегом ко мне. Только скорей, — залепетала она томным, срывающимся, задыхающимся голосом.
Молчун покинул стройку на заре: дом для фиванского пирожника был готов. И заживет в нем этот торговец лакомствами со своей второй женой и двумя детьми. Договор, стало быть, выполнен, и он вправе покинуть восточный берег. Сядет на паром, а потом по знакомой дороге зашагает к Месту Истины.
Сто раз, нет, больше хотелось ему кинуться со всех ног в тот сад. Чтобы увидеть Ясну в последний раз. Чтобы попрощаться. Но бередить рану? Боль разлуки станет еще мучительнее.
Молчун пробовал с головой уйти в работу, чтобы только не думать о Ясне. Но ее светлый лик не покидал его, даже глаза закрывать нужды не было. Удерживаться от разговоров с нею тоже испытание почти невыносимое, так что самое время покинуть город. Потянет еще немного, несколько считаных часов, — и у него просто недостанет духу уйти.
