Обогнув дюну, капитан и доктор увидели темно-зеленую почтовую карету с кучером, который завтракал, извлекая еду из матерчатого мешка.
— Надо было нанять катафалк, — пробормотал Джек.
— Чепуха. Родной отец не признает вас в этих бинтах, а цвету вашего лица не позавидует даже очень несвежий покойник. Хотя что до катафалка, то вы и впрямь больше походите на труп, чем многие клиенты анатомического театра, которых я резал. Живей же, нельзя терять ни секунды. Забирайтесь. Осторожно, ступенька. Любезный Киллик, хорошенько следите за капитаном, дважды в день, хорошенько встряхнув, давайте ему микстуру, порошок — три раза. Сам он об этом ни за что не вспомнит.
— Будет глотать все как миленький, сэр, иначе не зовите меня Килликом.
— Закройте дверь. А теперь трогайте, да поживей. Провожающие смотрели, как поднимается пыль от колес почтовой кареты. Бонден произнес:
— Надо было отправить его на катафалке, сэр. Если его схватят, я не переживу.
— Как можно быть таким наивным, Бонден. Вы только представьте себе: катафалк, да еще с четверкой лошадей, катит себе по дороге на Дувр. На это и слепой обратит внимание. К тому же горизонтальное положение капитану в настоящее время противопоказано.
— Понятно, сэр. Но катафалк все равно вернее. Я еще ни разу не слыхал, чтобы судебный пристав когда-нибудь волок в кутузку покойника. Только что уж после драки кулаками махать — дело сделано. Вы сами вернетесь, или же мы заедем за вами?
— Благодарю вас, Бонден, но я, пожалуй, дойду до Дувра, а оттуда найму лодку.
Почтовая карета мчалась по графству Кент. Сидевшие в ней почти не разговаривали. С самого возвращения из похода в Шолье Джек Обри опасался встречи с судебными приставами. Его возвращение в Дюны без шлюпа, но с парой призов произвело немало шума — благоприятного, однако излишне громкого для несостоятельного должника. Так что на берег он ступил лишь нынешним утром, отклонив даже приглашение губернатора. Теперь, хотя и оставаясь должником, Джек перестал быть нищим. За «Фанчуллу» он мог получить около тысячи фунтов, а за транспорт — сотню или две. Но заплатит ли Адмиралтейство за экипаж корвета согласно судовой роли, если многие из него унесли ноги на берег еще во время боя? И будет ли удовлетворен его счет за уничтоженные транспорты? Его новый призовой агент только покачал головой, сказав, что не может обещать ничего определенного, кроме бюрократических проволочек. Однако все же раскошелился на солидный аванс, и за пазухой у Джека Обри приятно похрустывали банковские билеты. Но он по-прежнему был должником и проезжал через Кентербери, Рочестер и Дартфорд, прячась в дальнем углу кареты. Были гарантии Стивена, но они мало что значили. Джек знал, что он капитан Обри, который должен фирме Гробиан, Слендриан и Ко 11 012 фунтов стерлингов, 6 шиллингов и 8 пенсов. Он считал, что кредиторы непременно пронюхают о его вызове в Адмиралтейство и не будут сидеть, сложа руки. Он не вылезал из кареты, даже когда меняли лошадей. Большую часть поездки Джек держался подальше от посторонних глаз и дремал. Всю дорогу он недомогал, его не отпускала усталость. Он спал, когда Киллик разбудил его, почтительно, но твердо сказав: «Пора принимать лекарство, сэр».
Джек с отвращением посмотрел на зелье: более мерзкого снадобья Стивен ему еще не готовил. Он был бы рад поступиться здоровьем, лишь бы не глотать такую гадость.
— Держитесь крепче, — вскричал Киллик и чуть не по пояс высунулся из окна: — Эй, кучер. Остановись возле ближайшего трактира, слышишь? А теперь, сэр, — произнес он, когда карета остановилась, — я выскочу разведать, чист ли берег.
Лишь малую часть жизни Киллик провел на берегу, да и то в полузатопленной грязью деревушке Эссекса. Однако капитанский буфетчик был малый осмотрительный, хорошо изучил местное население, большинство которого составляли вербовщики, карманники, женщины легкого поведения, а также чиновники Управления по делам увечных и больных, так что он за милю мог распознать судебного пристава. На эту братию у него было особое чутье. Правда, и более уязвимого должника, чем его капитан, — слабого, больного, издерганного — найти было невозможно. К тому же на всякого мудреца довольно простоты. С помощью какой-то ruse de guerre
[62]
Киллик раздобыл шляпу священника, которая в сочетании с серьгами, косичкой в ярд длиной, синим сюртуком с бронзовыми пуговицами, белыми панталонами и туфлями с серебряными пряжками произвела такое впечатление на подгулявших селян, что те гурьбой вывалили из трактира, чтобы поглазеть лишнюю минуту на этакое диво. Киллику не было дела до зевак — заглянув в карету, он тревожно обратился к капитану:
— Плохо дело, сэр. Я видел в кабаке несколько подозрительных рыл. Вам придется выпить свое пойло прямо в экипаже. Что предпочитаете, сэр? «Собачий нос»? Флип? Говорите же, сэр, — произнес он тоном, которым здоровые люди обычно обращаются к капризным больным. — Что принести? Надо ехать, а не то судно пропустит прилив. — Джек Обри решил, что неплохо было бы немного хереса. — О нет, сэр. Никакого вина. Доктор не велел. Лучше портер. — Киллик принес вина и кружку портера. Выпив херес, вернул сдачу, какую счел нужным отдать, и стал смотреть, как Джек через силу глотает лекарство, запивая его портером. — Знатно продирает, — сочувственно произнес он. — Трогай, приятель.
В следующий раз, когда Киллик стал будить Джека Обри, тот насилу проснулся.
— Что случилось? — встрепенулся он.
— Пока ничего, сэр. Приехали.
— Вот оно что, — успокоенно отозвался Джек, взглянул на знакомую дверь, привычный двор и тотчас пришел в себя. — Отлично. Киллик, держите ухо востро и смотрите в оба; когда увидите мой сигнал, быстро въезжайте во двор и подавайте экипаж к дверям.
Он был уверен, что его довольно тепло примут в Адмиралтействе: о захвате «Фанчуллы» отзывались с похвалой не только на флоте, но и в печати. В то время как раз похвастать было нечем, а люди в ожидании вторжения нервничали и находились в подавленном состоянии. Более удачного момента для того, чтобы утопить «Поликрест», никто не смог бы придумать. Ни в какое другое время на его долю не выпало бы столько фанфар. Журналисты были довольны тем, что оба корабля формально считались шлюпами и что на «Фанчулле» команда была вдвое больше. Правда, они не отметили, что восемьдесят человек из них представляли собой миролюбивых итальянских крестьян, силком согнанных на флот: они едва годились на то, чтобы подносить ядра к пушчонкам, которые стояли на транспортах. Один джентльмен из «Пост», к которому Джек был особенно расположен, писал об «этом смелом, нет, поразительном подвиге, совершенном неопытным, далеко не укомплетованным экипажем, состоявшим в основном из непривычных к морю мужчин и юношей. Сей подвиг должен показать французскому императору, какая судьба ожидает флот вторжения. Уж если наши моряки с львиными сердцами так круто обошлись с его судами, прятавшимися за непреодолимыми банками, да еще под перекрестным огнем береговых батарей, то что они способны сделать с неприятелем в открытом море?» Кроме того, он много писал о «сердцах, высеченных из дуба», и «честных моряках», проливая матросам Джека Обри бальзам на сердце.
