— Как вы полагаете, сэр, новый капитан выпорет Джорджа Роджерса?
— Не могу сказать, дорогой. Думаю, что нет.
— А я надеюсь, что выпорет, — воскликнул мальчуган, подпрыгнув на месте. — Я еще никогда не видел, как порют человека. А вы, сэр, видели?
— Да, — ответил Стивен.
— И много было крови, сэр?
— Достаточно, — сказал доктор. — Несколько ведер, полных по края.
Мистер Рендолл снова подпрыгнул и спросил, сколько времени остается до шести склянок.
— Джордж Роджерс страшно разозлился, сэр, — продолжал он. — Он назвал Джо Брауна толстозадой, как голландский галиот, давалкой и два раза обругал его самыми черными словами. Я сам слышал. Хотите, сэр, я вам назову все подряд компасные румбы? Вон мой папа, зовет меня. До свидания, сэр.
— Сэр, — произнес старший офицер, подойдя к капитану. — Прошу прощения, но я забыл указать вам на два момента. Капитан Хамонд разрешил гардемаринам использовать по утрам его носовую каюту для занятий с учителем. Угодно ли вам продолжить обычай?
— Разумеется, мистер Симмонс. Превосходная идея.
— Благодарю вас, сэр. И вот еще что. У нас на «Резвом» принято наказывать провинившихся по понедельникам.
— По понедельникам? Как любопытно.
— Так точно, сэр. Капитан Хамонд считал, что полезно дать возможность провинившимся в воскресенье спокойно обдумать свои грехи.
— Так, так. Что ж, пусть так будет и впредь. Я хотел спросить у вас, какова общая политика на корабле относительно наказаний. Я не люблю резких перемен, но должен предупредить вас, что я не любитель плетки.
— Капитан Хамонд такого же мнения, сэр, — улыбнулся Симмонс. — Обычное наказание у нас — это работа на помпе. Мы открываем вентиль забортной воды смешиваем чистую воду с той, что скопилась в льялах, и выкачиваем ее за борт. В результате на корабле чисто. Мы редко прибегаем к телесным наказаниям. В Индийском океане мы находились почти два года, и за это время ни разу плетка не вынималась из чехла. После этого телесные наказания происходят не чаще одного раза в два-три месяца. Но, думаю, сегодня вы, пожалуй, сочтете такое наказание необходимым: дело неприятное.
— Не связанное ли с тридцать девятой статьей?
— Нет, сэр. Кража.
Было сказано, что это кража. По словам начальства, хриплым рупором которого явился сержант корабельной полиции, наказание следовало за кражу, неповиновение и сопротивление аресту. После того как экипаж собрался на корме, морские пехотинцы выстроились и собрались все офицеры, он подвел виновного к капитану и заявил:
— Он украл одну обезьянью голову…
— Все это враки! — вскричал Джордж Роджерс, все еще находившийся в крайне возбужденном состоянии.
— …принадлежавшую Эвану Эвансу, старшине артиллеристу…
— Все это враки…
— И после того, как ему было приказано пойти на ют…
— Все это враки, враки… — твердил Роджерс.
— Молчать! — сказал Джек Обри. — Очередь до вас дойдет, Роджерс. Продолжайте, Браун.
— После того как ему было сказано, что мне стало известно, что голова находится у него, и велено, чтобы он пришел на корму и подтвердил заявление Эвана Эванса, старшины артиллериста из вахты левого борта, — продолжал старшина корабельной полиции, сверля глазами Роджерса, — он начал браниться, будучи пьяным, и попытался спрятаться в парусной кладовой.
— Всё враки.
— Когда же его разбудили, он оказал сопротивление матросам первого класса Баттону, Менхассету и Маттону.
— Это все враки! — вскричал Роджерс, вне себя от возмущения. — Одни враки.
— Ну а что же произошло на самом деле? — спросил Джек Обри. — Расскажите своими словами.
— И расскажу, сэр, — отвечал Роджерс, оглядывая окружающих горящим взором. — Расскажу как на духу. Подходит ко мне старшина корабельной полиции, а я в это время занимался шпатлевкой, вахта моя находилась на нижней палубе. Подходит и шлепает меня по заднице — прошу прощения за выражение — и говорит: «Шевели копытами, Джордж, такой-сякой». Ну, я встаю и отвечаю ему: «Плевать я хотел на тебя, Джон Браун, и на этого говнюка Эванса». Прошу прощения, сэр, но я говорю, как было на самом деле, чтоб убедить вас, что он врет. Какое там «подтвердить его заявления». Все это одно вранье.
Возникла более убедительная версия произошедшего, но затем последовал сбивчивый рассказ о том, кто кого толкнул и в какой части корабля. За ним — опровержения Баттона, Менхассета и Маттона, замечания о характере правонарушителя. Выяснилось, что можно увязнуть в выяснениях, кто кому одолжил два доллара возле Банда и так их и не вернул — ни грогом, ни табаком, ни как-то еще.
— А как насчет обезьяньей головы? — спросил Джек Обри.
— Вот она, сэр, — произнес старшина, извлекая из-за пазухи какой-то волосатый предмет.
— Вы, Эванс, говорите, что она ваша. А вы, Роджерс, говорите, что ваша.
— Это моя Эндрю Машер, ваше благородие, — заявил Эванс.
— Нет, это мой бедный Аякс, сэр. Он лежал в моем рундучке после того, как обезьянка издохла возле мыса Доброй Надежды.
— Как вы ее узнали, Эванс?
— Что вы сказали, сэр?
— Как вы узнали, что это Эндрю Машер?
— По доброму выражению лица, сэр. По его выражению. Гриффи Джонс, изготовитель чучел, что в Дувре живет, завтра даст мне за нее гинею. Вот так-то.
— А вы что скажете, Роджерс?
— Врет он все, сэр! — воскликнул Роджерс. — Это мой Аякс. Я его кормил с самого Кампонга, вместе со мной он пил грог и ел галеты, словно добрый христианин.
— Есть у него какие-то приметы?
— А то как же, сэр. У него шрам на лице. Я узнаю его где угодно, хотя он и ссохся.
Джек Обри принялся изучать морду обезьяны, на которой застыло выражение крайней грусти и презрения. Кто же говорит правду? Несомненно, оба считают, что они правы. На корабле было две обезьяньи головы, осталась только одна. Хотя непонятно, как можно узнать какие-то черты в этом предмете, похожем на высушенный красный кокосовый орех.
— Насколько я могу понять, Эндрю Машер была самкой, а Аякс самцом? — спросил он.
— Совершенно верно, сэр.
— Попросите доктора Мэтьюрина подняться на палубу, если он не занят, — произнес капитан. — Доктор Мэтьюрин, можно ли определить пол обезьяны по зубам или какому-то иному признаку?
— Это зависит от обезьяны, — отвечал Стивен, с любопытством разглядывая предмет в руках друга. — К примеру, перед нами, — продолжал он, взяв голову и вертя ее в руках, — прекрасный образец самца simia satyrus — Бюффонова дикого лесного человека. Взгляните на его широкие скулы, упоминаемые Хантером, и на остатки характерного зоба, типичного для самца.
