— Наберите специальный сигнал, — приказал Джек. — Мистер Паркер, будьте добры, вашу подзорную трубу.
Он поймал фрегат в серый круг объектива, покачиваясь, чтобы противодействовать продольной и поперечной качке. Когда с наветренной стороны «Поликреста» выстрелила пушка, Джек увидел сине-бело-синий флаг, развевавшийся с подветренного борта, и тотчас вдали вспух дымок ответного выстрела.
— Сообщите наши позывные, — с облегчением произнес капитан.
Он распорядился установить мусинги на пертах, велел Паркеру разобраться с фрегатом, отправил Хейнса на нос и решил спокойно понаблюдать за происходящим.
— Всего три корабля, сэр, — доложил Паркер. — И первый, по-моему, «Аметист».
Действительно, три фрегата шли в кильватер.
— Это в самом деле «Аметист», сэр, — подтвердил мичман службы связи, пряча за пазуху сигнальную книгу.
Корабли шли сразу за ними, следуя тем же курсом. Но дрейф «Поликреста» был настолько велик, что очень скоро Джек стал видеть их не впереди, а под углом, который увеличивался с угрожающей быстротой, в результате чего ему пришлось наблюдать за ними с наветренной раковины. Фрегаты успели убрать брам-стеньги, но попрежнему несли незарифленные марсели — их полностью укомплектованные, опытные экипажи могли взять рифы в мгновение ока. Первым и вправду шел «Аметист», второго он не узнал; похоже, это была «Минерва». Третьим был «Франшиз», где командиром в чине капитана первого ранга был его старинный друг Хинидж Дандес, командовавший прекрасным тридцатишестипушечником французской постройки. На пять лет раньше него он стал лейтенантом, на тринадцать месяцев раньше штурманом и командиром. Джек не раз колотил его в мичманском кубрике линейного корабля и был готов поколотить снова. Веселый как Арлекин, Хинидж стоял на лафете квартердечной карронады и размахивал треуголкой. В ответ Джек снял свою, и его соломенные волосы точно указали направление свежего северо-западного ветра. Под ноком бизань-мачты «Франшиза» взвился ответный сигнал.
— Буквенный флажный сигнал, сэр, — доложил мичман, разбирая его. — Пс… ах да, псалмы. Псалом сто сорок шестой, стих десятый.
— Подтвердить семафор, — отозвался Джек Обри, не отличавшийся большой набожностью.
Ударили две пушки «Аметиста», и фрегаты, один за другим, стали менять галс, двигаясь словно игрушечные модели. Каждый из них поворачивал на своем участке, словно привязанный к остальным. Маневр был выполнен изумительно, причем в условиях встречного волнения и при таком ветре. Это был результат многолетней тренировки матросов и офицеров, которые отлично знали и друг друга, и свой корабль.
Джек покачал головой, глядя вслед фрегатам, которые исчезали во мгле. Пробили восемь склянок.
— Мистер Паркер, — произнес Обри, — опустим брам-стеньги на палубу, а затем сделаем поворот через фордевинд. К тому времени, когда брам-стеньги спустят на палубу, некому будет с насмешками наблюдать за ними.
— Прошу прощения, сэр? — угодливо вытянув шею, переспросил Паркер.
Джек Обри повторил распоряжение и отошел к кормовым поручням, предоставляя старшему офицеру возможность выполнять свои обязанности. Посмотрев на кильватерную струю, чтобы определить снос корабля, он заметил темное пятнышко — птичку, с трудом взмахивавшую крыльями над самой водой, она была не в силах даже подобрать лапки. Вскоре она исчезла под левой раковиной, и когда капитан направился туда, чтобы вновь увидеть ее, то наткнулся на что-то мягкое, похожее на моллюска, находившееся у него где-то возле коленей. Это был мальчишка Парслоу в своей зюйдвестке.
— Вижу, мистер Парслоу, — произнес он, поднимая его, — теперь вы экипированы надлежащим образом. Это вам к лицу. Бегите вниз к доктору и скажите ему, что если он желает увидеть буревестника, то пусть поднимается на палубу.
В действительности это был не буревестник, а его куда более редкий желтолапый родственник — настолько редкий, что Стивен смог классифицировать его лишь тогда, когда птица приблизилась к судну и он смог рассмотреть цвет лапок.
«Если буревестник редкого вида предвещает редкой силы ураган, — размышлял Джек Обри, внимательно наблюдая за птицей, — то нам предстоит веселая ночка. Впрочем, я никому об этом не скажу».
В носовой части корабля раздался страшный грохот: фор-брам-стеньга оказалась на палубе гораздо быстрее, чем на самом лихом фрегате, едва не оглушив мистера Паркера и заставив Джека выполнять маневры, подходящие скорее для буревестника, чем для морехода. В течение всей ночи ветер поворачивал против часовой стрелки до тех пор, пока не стал дуть изо всех сил с норда, лишь незначительно меняя направление на норд-остовое, нордовое или норд-вестовое, позволяя судну нести лишь глухо зарифленные марсели. Так продолжалось девять суток подряд — девять суток дождя, снегопада, крутых волн и беспрерывной борьбы за жизнь; девять суток, в течение которых Джек Обри почти не покидал палубы, а юный Парслоу ни разу не снимал дождевое платье; девять суток лавирования, отстаивания на плавучем якоре, движения с большой скоростью с убранными парусами. За все это время они ни разу не видели солнца и не представляли, где находятся в радиусе пятидесяти миль. И когда наконец крепкий зюйд-вест позволил им исправить огромный снос, полуденная обсервация показала, что они находятся там же, где находились девятью днями ранее.
В самом начале шторма крутая волна с наветренного борта, положившая «Поликрест» на бок, сбросила оглушенного старшего офицера в главный люк, отчего он повредил плечо и, сильно страдая, провел остальное время в койке, которую часто заливало водой. Джек сочувствовал его страданиям, но не слишком: ему казалось довольно справедливым, что человек, имевший обыкновение истязать других, сам испытал хотя бы малую толику их мучений. Он был от души рад отсутствию Паркера: человек этот был некомпетентен, особенно в подобной ситуации. Он был добросовестен, исполнял свой долг так, как его понимал, но моряк был никудышный.
Моряками были штурман, Пуллингс, Россолл, старший помощник штурмана, боцман и старший канонир. Из стоящих матросов — разве что дюжина. Бабингтон и Аллен успели многому научиться, но были еще на пути к мастерству. Что касается остальных, то они, по крайней мере, знали, за какой трос следует тянуть, если прикажут. Шторм, продолжавшийся целую неделю, дважды в сутки ставил всех на грань смерти, и оттого краткий промежуток времени спрессовал в себе массу опыта — краткий, если мерить календарными сроками, а не смертельным страхом. Новички в борьбе за живучесть корабля учились всему на лету — особенно работе с помпами, которые, начиная со вторых суток шторма, безостановочно откачивали воду.
Теперь, когда они шли Английским каналом, миновав Селси-Билл с несильным ветром на раковине, поставив брамсели, наконец-то разведя огонь на камбузе и съев горячий обед, Джек был уверен, что их, возможно, не станут поносить, когда «Поликрест» дойдет до порта назначения. В том, что они доберутся до него, он был уверен, даже если судну постоянно придется иметь дело с течением, что было вполне вероятно, поскольку ветер ослабевал. Его не должны осуждать: он же испытывал недостаток в матросах, семнадцать человек лежали в лазарете: двое с грыжей, пятеро с переломами от падений с большой высоты, у остальных обычные раны от упавших частей рангоута, блоков и тросов, зацепивших руку или ногу. Один «сухопутный моряк», безработный перчаточник из Шептон-Маллета, упал за борт и утонул; а один выходец из Винчестерского дома предварительного заключения сошел с ума и теперь бессмысленно глядел в одну точку и лаял. Зато никто не болел морской болезнью, и даже бывшие уголовники начали немного походить на моряков. Команда казалась неприглядной, но если бы у него дошли руки до того, чтобы вышколить орудийную прислугу, то, вполне возможно, он сумел бы превратить «Поликрест» в сносный военный корабль. Теперь Джек Обри достаточно хорошо изучил его. Вместе со штурманом (которого он очень уважал) Джек разработал систему парусов, которая позволяла наилучшим образом использовать положительные свойства судна. И если ему удастся изменить его дифферентовку и придать мачтам нужный наклон, то оно, возможно, станет мореходнее. Но любить это судно он не мог. Оно имело подлый, злобный характер; было упрямым, трудоемким, ненадежным до полного коварства, так с чего было его любить? Оно подводило его столько раз, что даже туземное каноэ внушило бы большую привязанность, чем корабль, которым он командовал, к которому должен был бы испытывать естественную любовь, но та умерла, так и не родившись. Прежде он плавал на старых, неуклюжих корытах, которые, казалось, не обладали никакими достоинствами, но он всегда находил им оправдания — они всегда были в его глазах лучшими кораблями в истории военного флота хотя бы благодаря какому-то одному качеству. Но «Поликрест» целиком состоял из одних изъянов. Чувство это было настолько странным, неподвластность судна его воле была так неприятна, что капитан не сразу признал это положение вещей, и, когда согласился с ним (он в одиночку разгуливал по шканцам после обеда), у него стало так муторно на душе, что он повернулся к вцепившемуся в стойку вахтенному мичману и сказал:
