— Вы, наверное, считаете его героем? — спросил Макдональд.
— О, я почти ничего не знаю об этом джентльмене, — ответил доктор. — Я ни разу не видел его. Но, насколько мне известно, он деятельный военачальник, полный самого героического рвения. Весь флот его боготворит, не так ли? Капитан Обри очень высокого мнения о нем.
— Возможно, — сказал Макдональд. — Но для меня он вовсе не герой. Я сыт по горло этим кумиром. А какие примеры он подает?
— Разве можно найти лучший пример для морского офицера?
— Пока я лежал в госпитале, я много думал о смягчающих обстоятельствах, — ответил Макдональд. Стивен тотчас пал духом: он знал, как охочи шотландцы до теологических прений, и испугался, что перед ним второй Кальвин, по ошибке ставший офицером морской пехоты. — Люди, особенно уроженцы равнинной Шотландии, пуще всего не любят признаваться в собственных грехах. Молодой парень будет вести себя как подлец не оттого, что он таков на самом деле, а потому, что Тому Джонсу платили за то, что он спал с женщиной, а поскольку Том Джонс был героем, вполне естественно, что и парень поступал таким же образом. Возможно, для очень многих было бы лучше, если бы в детстве этого будущего адмирала надолго засунули головой в ведро с водой. Если то, что проделывает какой-то вымышленный персонаж в рассказе или спектакле, будет достаточным оправданием подлеца, представьте себе, что может сделать живой герой! Нельсон распутничает, подолгу торчит в порту, вешает офицеров, отпущенных противником на свободу при условии, что они не будут впредь воевать против французов! Хорош герой!
Стивен внимательно посмотрел на пациента: не заметны ли признаки лихорадки. Они действительно были, но неопасные. Макдональд смотрел в окно, на голую стену, и что-то заставило его сказать:
— Ненавижу женщин. Они только и делают, что разрушают. Они опустошают мужчину, высасывают из него все соки, отбирают у него все его добро, но от этого лучше не становятся. — Помолчав, он добавил: — Мерзкие, хищные твари.
— Не окажете ли вы мне услугу, мистер Макдональд? — произнес Стивен.
— Только скажите какую, сэр. Это доставит мне удовольствие.
— Одолжите мне, пожалуйста, ваши пистолеты.
— Для любой надобности, только не стреляйте в офицера морской пехоты. Можете их забрать, они в моем походном сундучке, под окном.
— Благодарю вас. Я их верну или распоряжусь, чтобы вернули, как только отпадет надобность.
Он возвращался тихим погожим вечером, какие бывают лишь ранней осенью: чрезвычайно влажный воздух, ярко-синее море справа, чистый песок дюн слева, над которым поднимается волна благодатного тепла. Послушная лошадь шла мягкой поступью; дорогу она знала, но, похоже, домой не спешила и время от времени останавливалась, обрывая листья с кустарника, названия которого он не знал. Стивена охватила приятная истома: он почти не ощущал своего тела, будто от него осталась лишь пара глаз. Он словно парил над белой дорогой, поглядывая по сторонам. «Бывают такие дни, — размышлял он. („Добрый вечер, сэр“. — Это прошел священник со своим котом, покуривая трубку.) — Бывают такие дни, когда ты прозреваешь, словно до этого всю жизнь был слеп. Такая ясность ума — следствие совершенства во всем, не только в экстраординарном. Человек живет настоящим, живет интенсивно. Нет настоятельного стремления что-то делать, хочется просто существовать. Однако, — продолжал он рассуждать, левой рукой направляя лошадь в сторону дюн, — какая-то деятельность необходима». Соскользнув с седла, он обратился к лошади:
— Как я могу быть в тебе уверен, дорогая? — Лошадь посмотрела на него блестящими умными глазами и навострила уши. — Знаю, знаю, ты честное существо, в этом нет сомнения. Но тебе могут не прийтись по нраву выстрелы, а я могу задержаться дольше, чем у тебя хватит терпения. Дай-ка я стреножу тебя этим мяконьким ремешком. Как же мало я знаю о дюнах, — продолжал он, смерив дистанцию и воткнув в песчаный склон на нужной высоте палку с платком. — Весьма своеобразный объект исследования — совершенно особенные флора и фауна. — Стивен расстелил на песке плащ, чтобы защитить от песка пистолеты, и принялся аккуратно заряжать их. — То, что человек должен делать, он делает безотчетно, с некоторым чувством отчаяния, не более того, — произнес он, встав в позицию. И тут на его лице появилось холодное, жестокое выражение, он вскинул руку, будто это была деталь механизма. За краем платка взлетела струйка песка; дым рассеивался. Лошадь почти не встревожилась грохотом и равнодушно наблюдала за тем, как он произвел с дюжину выстрелов.
— Мне еще никогда не доводилось иметь дело с таким точным оружием, — вслух произнес Мэтьюрин. — Любопытно, смогу ли я повторить любимый прием Диллона? — Достав из кармана монету, он подбросил ее вверх и, когда она на мгновение застыла, сбил ее прямо в воздухе. — Превосходные инструменты, ничего не скажешь, надо уберечь их от росы. — Солнце зашло. Освещение настолько ослабло, что при каждом выстреле красный язык пламени озарял неглубокую, наполнившуюся туманом лощину. Платок давно превратился в клочья. — Господи, как же я сегодня высплюсь. А какая чудная роса…
В Дувре, закрытом с запада холмами, стемнело раньше. Джек Обри, покончив с делами и понапрасну заехав в Нью-Плейс («Мистеру Лаундсу нездоровится; миссис Вильерс нет дома»), сидел в кабачке неподалеку от замка. Это было грязное, унылое заведение, на втором этаже расположились солдаты, зато в нем имелись два выхода. Поскольку в передней комнате сидели Бонден и Лейки, он чувствовал себя в сравнительной безопасности. Он еще никогда не находился в столь подавленном состоянии, не испытывал такого гнетущего одиночества. Отупление, пришедшее после пары выпитых кружек, никак не помогло ему. Гнев и негодование по-прежнему душили его, норовя выплеснуться наружу. Хотя эти чувства были чужды его натуре, он не желал с ними бороться.
В помещение вошел какой-то мелкий чин со своей тощей подружкой. Увидев Джека Обри, они остановились в нерешительности, затем сели в дальнем углу, шлепая и толкая друг друга, не умея иначе выразить свои симпатии. Кабатчица принесла свечи и спросила, не желает ли господин офицер чего-нибудь еще. Выглянув в окно на сумеречную улицу, Джек ответил отрицательно и спросил, сколько должен за себя и своих моряков.
— Шиллинг и девять пенсов, — ответила женщина и, пока он шарил по карманам, смотрела на него в упор с тупым, жадным любопытством, прищурив глаза и оскалив три желтых зуба, не прикрытые короткой верхней губой. Ей не нравилось, что поверх мундира у него плащ, не нравилось ни то, что люди его трезвы, ни то, что они держатся в стороне от всех. Ведь настоящие-то джентльмены заказывают вино, а не пиво. Он никак не отреагировал на заигрывания Бетти, которая предложила ему комнату и себя в придачу.
Джек зашел в зал со стойкой, велел Бондену подождать его в шлюпке, а сам вышел через черный ход, оказавшись в обществе шлюх и солдат. В переулке две потаскухи рвали друг другу волосы и платья, но остальные были довольно веселы, две девки сразу прилипли к нему и принялись шепотом расхваливать свои таланты и цены, козыряя наличием карантинного свидетельства.
