— Кто ж еще? — Ягупов вздохнул и, не глядя, засунул крест в карман кафтана.
— А как ваша сестра себя чувствует? — решился спросить Саша.
— Плохо она себя чувствует. Отвратительно. Ей в ссылку, а мужу, стало быть, деверю моему, — плеть и в солдаты. Такие, брат, дела…
— За что его?
— Знать бы где падать, соломки бы постелил. Ну, я пошел. У выхода Елена Николаевна задержала Ягупова:
— Паша, что грустный такой? Побудь с нами…
— Леночка, душа моя. — Ягупов вдруг по-детски радостно улыбнулся, — служба… И потом не могу я видеть, как все эти мухи, — он мотнул головой в сторону гостиной, — над тобой вьются. Коли останусь хоть на полчаса, непременно с кем-нибудь подерусь. Ты ж сама знаешь.
Елена Николаевна засмеялась.
— Но завтра непременно приходи. Непременно! Ждать тебя буду. Ягупов вытаращил глаза, отчаянно закивал и, стукнувшись о притолоку головой, вышел.
Хмельная компания меж тем заскучала без хозяйки, и мужчины по одному стали выходить в сени, наперебой предлагая пойти гулять. Геодезист с пехотинцем предлагали пойти в сад Итальянского дворца, расположенного рядом с усадьбой, но потом все решили, что самое лучшее — прогулка по воде.
— На Фонтанку, господа! — воскликнула прекрасная амазонка. Откуда-то появился богато украшенный рябик, на сиденьях под навесом лежали бархатные подушки и гитара.
— За весла, господа офицеры…
Подвыпивший немец, садясь в рябик, чуть не упал в воду и, словно застыдившись, шепнул в ухо пехотинцу:
— Я совсем трезвый. У немцев крепкий голова!
— Jn linen Narrenschadel findet seldst der Rausch reinen Eingang
[21]
, — бросил вдруг не сказавший за весь вечер ни слова пехотинец. Немец беззлобно захохотал:
— А я не знал эту пословицу. Как там… Повтори.
— Ну тебя к черту, — проворчал пехотинец.
— Я не глупый, я веселый… — убеждал немец, прижимая руки к груди.
— Белов, ты с нами? — крикнул Бекетов.
Елена Николаевна не дала Саше ответить.
— Конечно, с нами. Он мой паж! — И шепнула юноше в ухо: — У вас все уладилось?
Рябик неслышно плыл по воде. Елена Николаевна пела. Газовый шарфик трепетал на ветру, как вымпел.
«А жить-то хорошо, — думал Саша. — Прав Лукьян Петрович, ушли заботы этого дня, пришли новые. Может, Никита приехал, надо бы наведаться по адресу. Никита должен знать, где Алешка. Никита всегда узнает такие вещи раньше меня. И не думать сейчас о Лестоке, о Котове… Ах, как поет эта амазонка! Анастасия, сердце мое, прости, что мне хорошо. Я просто поверил, что мы встретимся…»
В этот поздний час Лядащев сидел в своей комнате, на столе горело пять свечей, перед ним лежал уже знакомый нам список.
— Боляре на Чер… Чер… черт бы вас, — шептал Лядащев. — Черевенские — захудалый дворянский род. Это не то… Чернышевы — этих много, здесь тебе и графы, и князья… Черкасские — этих тоже пруд пруди…
Он оттолкнул от себя лист бумаги. «А что он мне может сообщить, этот Котов? Разве что бестужевские бумаги передал ему брат, а этот неведомый „Чер… ский“ их похитил, и Котова заодно прихватил… Нет, не то… Ты болван, Василий Лядащев! Думай же… О чем? Скажем, о Сашиной поездке с Бергером. Может, он мне не все сказал? В глупую голову и хмель не лезет. Во всяком случае глаз с этого прыткого юноши спускать нельзя. Слишком он часто и неожиданно возникает в горячих местах…»
4
Карета свернула на Большую Введенскую улицу. Над черепичной крышей старого гостиного двора, как и прежде, кружились голуби, в лавках суетился народ, шла бойкая торговля суконными и сурожскими тканями, золотом, серебром, книгами… Когда-то здесь мать купила ему «Историю войн Навуходоносора». Книга была так велика, что он смог пронести ее сам только десять шагов. «Отдай Гавриле, милый, — со смехом сказала тогда мать. — Эта книга еще тяжела для тебя». — «Мы понесем ее вместе», — ответил Никита, не выпуская из рук драгоценную книгу. Так они и шли до самого дома, неся «Историю войн», как тяжелый сундук.
Собор… Церковная ограда скрылась за кустами сирени, и можно было только угадать, где находится тот лаз — овальная дыра в чугунной решетке, — через которую он мальчишкой пробирался на берег Невы, чтобы издали наблюдать за каменными бастионами и куртинами Петропавловской крепости.
Зеленый приземистый дом священника, сад, дальше полицейская будка у фонарного столба, поворот… и он увидел родительский дом.
Въезжающую карету заметил кто-то из дворни, запричитали, заохали голоса, и на крыльцо проворно вышел дворецкий Лука.
— С приездом, батюшка князь, — и глубокий поклон в землю.
— Все ли в добром здравии? — Никите хотелось расцеловать старого дворецкого.
Лука еще раз поклонился и, ничего не ответив, прошел в дом. Дворня кинулась разгружать карету. Гаврила засуетился:
— Тихо, тихо! Здесь стекло. Здесь реторты, здесь… Да не рви веревки-то! Осторожно развязывай! Это ко мне. Это к барину. Это ко мне… это тоже мое…
— Лука, где отец? Почему он меня не встречает?
— Уведомление их сиятельству о вашем приезде уже послано.
— А где Надежда Даниловна?
Лука строго посмотрел на Никиту и сказал торжественно:
— Их сиятельства князь с княгиней сменили место жительства и обретаются теперь в новом дому на Невской першпективе. Мне велено передать, что дом этот — ваша собственность.
— Вот как? — Никита с недоумением осмотрелся, словно увидел впервые эту гостиную. Она сияла чистотой, нигде ни пылинки. Начищенные подсвечники пускали солнечных зайчиков на стены. Мебель, знакомая с детства: круглый, инкрустированный медью столик на точеных ножках, резные голландские стулья, горка с серебряной посудой.
Радоваться или печалиться такому подарку? Отец позаботился, чтобы он ни в чем не чувствовал стеснения. Своей щедростью он как бы говорил — ты вырос, ты имеешь право на самостоятельность, но за этими словами слышались другие — ты должен быть самостоятельным, живи один, ты сам по себе, у меня теперь другая семья…
К гостиной примыкала библиотека. Тисненые узоры на корешках книг образовали сплошной золотой ковер — до потолка, до неба. Отец не только оставил ему свою библиотеку, он купил массу новых изданий. Книги со всего света: Париж, Гамбург, Лондон… Спасибо, отец.
Никита поднялся на второй этаж. Спальня, туалетная, маленькая гостиная. Как напоминание, как вздох — вышивки матери на стене, а под ними крашеный синий ларец с игрушками: серый в яблоках конь с выдранным хвостом, пиратская галера, отец привез из Дрездена на рождество.
— Кушать подано, — раздался внизу голос Луки. Стол был накрыт в библиотеке. Старый дворецкий сам прислуживал за обедом. На секунду показался озабоченный Гаврила.
