— А Василий Федорович уехал в Торжок. Ах, не смотрите на меня так грустно! Разве я была плохой собеседницей?
— Когда он вернется?
— Как пойдут дела. Понимаете, в Торжке умер мой дальний родственник. Он небогат, и у него куча наследников. Сейчас эти наследники растащат дом по нитке, а там есть часы, и не одни, я точно знаю. Что вы удивляетесь? Разве Василий Федорович не говорил вам, что он держит в руках время? Это так мило…
Саша молча откланялся. Он был уверен, что все это чистая выдумка, и только негодовал на Лядащева, что он сочинил такую пустую историю. Это жена может поверить, что он потащился куда-то за часами, смешно сказать, но для прочих он должен был придумать ширму поинтереснее.
16
Вера Константиновна с трудом поднялась на второй этаж, постучалась в опочивальню невестки и, не дожидаясь ее отклика, отворила дверь.
Софья босая, простоволосая, в ночной рубашке и накинутом на плечи шлафроке сидела за туалетным столиком и, покусывая перо, сочиняла письмо к мужу. Уже были описаны дела домашние, детские, уже были заданы вопросы относительно самочувствия и настроения, и теперь Софья размышляла, писать или не писать в порт Регервик о самом значительном событии — исчезновении Никиты. Появление свекрови не столько озадачило ее, сколько испугало. Заставить Веру Константиновну подняться в столь поздний час в спальню могли только обстоятельства чрезвычайные.
— Что случилось, матушка? — Софья встала, подвигая свекрови единственный в комнате стул.
Но та помахала рукой, мол, не надо стула, откинула белье на уже разобранной постели, уселась на тюфяк и сказала строго:
— А то и случилось, что я все знаю. — Потом вздохнула глубоко. — Прежде чем по городу мотаться и дознание вести не грех бы с матерью посоветоваться.
Софья ответила недоумевающим взглядом.
— Алешеньке об этом не пиши, — продолжала свекровь, мельком бросив взгляд на исписанную бумагу. — Регервик все одно что заграница, а значит пойдет через цензуру. Ты не смотри, что сейчас времена мягкие. Я больше тебя жила, знаю…
— Простите, маменька, но мне трудно вас понять, — нарочито ласково произнесла Софья, самоуверенность свекрови иногда ее раздражала.
— Да уж конечно… Ты думаешь, если вы меня из гостиной выставили, то я ничего не слышала? И этот господин сладкий с окаянной фамилией, Лядащев, кажется, тоже тень на плетень наводил. Никита пропал? Уж неделю, как о нем ни слуху ни духу. Так?
Софья смутилась.
— Маменька, я не сказала вам об этом только из опасения взволновать попусту. Все еще разъяснится самым простым и невинным способом.
— Невинным способом! — всплеснула руками Вера Константиновна. — Это где-нибудь в Венециях аль в Парижах разъясняется невинным способом, а у нас-то дома… Попомни мое слово. Добро еще, если Никита сидит заложником в разбойной шайке и выкупа ждет. А вернее всего, что это дело политическое. — Последнее слово свекровь произнесла грустно и буднично, словно речь шла о прокисшем супе.
Только тут Софья обратила внимание, что Вера Константиновна уже раскрыла свою рабочую сумку, водрузила на нос очки, а теперь оглаживает себе грудь в поисках иголки. Значит, пришла она не на пять минут, а для длинной нравоучительной беседы. Странно, однако, она началась…
— Что вы меня пугаете, маменька?
— Я б не пугала. Я бы вообще вмешиваться в это дело не стала, кабы не поехала ты сегодня с утра в казармы разыскивать Сашу Белова. Не нашла? И добро бы сама беседовала с ординарцем, а то послала кучера. Анисим тебе наговорит… Он не просто тугодум, он дурак.
— В военные палаты женщин не пускают, — обиженно бросила Софья, — и знай я, что у Анисима такой длинный язык…
— Вот, вот… Мало того, что это неприлично — искать по казармам чужого мужа, так ведь и опасно. Ты губы-то не поджимай! У тебя дом, дети. Все в один миг можно перечеркнуть. И не посмотрят, что ты женщина. У нас женщин и в крепость сажают, и кнутом наказывают.
Пухлые ручки свекрови проворно сшивали куски ткани, разнящиеся не только формой и фактурой, но и цветом. Из блеклой парчи и косматого лазоревого бархата она сочиняла модную душегрею. Вера Константиновна приехала в Петербург, привезя из псковской деревушки два воза добра. В числе столов и лавок, посуды и икон был и окованный железом сундук с одеждой умерших прародителей. Пятьдесят лет без малого все эти терлики, охабени и кафтаны карлотовые лежали без употребления, и теперь, твердо уверившись во мнении, что прежняя мода на Русь не вернется. Вера Константиновна занялась перешиванием старого гардероба в современный. Работа портнихи неизменно настраивала свекровь на доброжелательный лад, поэтому мрачные предчувствия ее выглядели особенно неуместно.
— Пока я не сделала ничего такого, за что меня следует наказывать кнутом, — оскорбилась Софья. — Я просто хотела найти Сашу, чтобы справиться у него, нет ли новостей. Наши предположения подтвердились. — Она вкратце рассказала о найденной Гаврилой записке.
— Прочти, что Алешеньке написала, — примирительно сказала свекровь.
В уверенности и наивной непререкаемости, с какой она указала на исписанные листы, была она вся. Вере Константиновне и в голову не приходило, что Софья может писать кому-нибудь, кроме мужа, и что в переписке супругов могут быть какие-то секреты.
Когда письмо было прочитано. Вера Константиновна откусила нитку и сказала задумчиво:
— Ты на меня не обижайся. Я тебя просто предупредить хотела. Начинаешь важное дело, посоветуйся со старшими, узнай их мысли, касаемые данного предмета. Вдень-ка мне нитку…
Мысли, «касаемые данного предмета», были высказаны в неторопливой манере и были столь причудливы, что Софья в себя не могла прийти от изумления. Время от времени рука с иголкой замирала, свекровь вскидывала на Софью увеличенные линзами очков глаза. Двойное отражение свечи придавало ее словам таинственный характер. Очевидно было, что она подслушала разговор с Лядащевым весь, целиком, и экстракт ее раздумий сводился к следующему: «Если Никита поехал на свидание к великой княгине и после этого пропал, то самый простой и разумный путь справиться об этом у самой великой княгини».
— Ну что вы такое говорите, матушка? — не выдержала Софья. — Кто ж нас пустит к великой княгине? Да ее и в городе нет.
— Вот именно. А в Царском Селе с ней гораздо сподручнее свидеться. Только это тайна! И Белов об этом не должен знать.
— Помилуйте, матушка, да разве я посмею что-либо в этом деле скрыть от Саши!
— Ты меня не поняла. То, что мы узнаем, рассказывай пожалуйста, но как мы узнаем — об этом не должна знать ни одна живая душа. Я уже говорила об этом предмете с господином Луиджи. Он обещал подумать.
— Луиджи? Наш хозяин?
От неожиданности Софья рассмеялась громко, почти неприлично — истерически. Право слово, мозги у стариков повернуты иногда в другую сторону! «И как вы посмели?» — хотела крикнуть она, но вовремя одумалась.
