А какое право этот рыцарь имеет на претензии? Он обезопасил его как мог, свалив всю вину на арестованного Оленева. Лесток улыбнулся — а ловко получилось! Депеша Финкенштейна наверняка на столе Бестужева, и тот сидит теперь, ломает мозги… И не он ли, Лесток, старался вывезти тайно Сакромозо за пределы страны? Выбран морской путь, и это правильно. Все складывалось, как нельзя лучше, мичман Корсак сидит и ждет его приказа.
Но чтобы отдать приказ, надобно как минимум иметь корабль, а морское ведомство вдруг заупрямилось, мол, все корабли в доке, к навигации не готовы. Только один и есть, который плывет в Гамбург. Но не на военном же корабле вывозить Сакромозо, тем более, что капитан на нем — старый недруг Лестока. Ну не получилось… Надо было подождать.
Шавюзо стоял в дверях, ожидая указаний. В выражении его носатого лица было что-то настороженное, угрюмое, он словно подслушивал мысли хозяина. «А можно ли ему доверять? — вдруг подумал Лесток. — Где гарантия, что он тоже не прусский шпион? — Лейб медик резко тряхнул головой: — Я схожу с ума…»
Последний жест Шавюзо понял как — свободен, и с поклоном удалился. Все дело в том, что не судьба Сакромозо и даже не оскорбительный тон записки волновал Лестока, его мучило предчувствие беды. Но если Сакромозо вообразил, что может писать Лестоку в подобном тоне, то значит он уверен, что впоследствии ему не понадобится помощь лейб-медика, он считает Лестока политическим трупом. Лесток с силой ударил кулаком по столу. Шандал подпрыгнул, но свеча продолжала гореть. Лесток вдруг успокоился, поднес записку к огню, потом выкинул пепел в камин. Что с того, что Елизавета отказалась от его услуг в медицине и в политике? Бестужев смотрит волком, ну так он на весь мир так смотрит. Они занимаются своими делами, а он будет заниматься своими.
Лесток расправил плечи, искоса глянул на себя в зеркало. Осанистый, прекрасно одетый, моложавый человек с хорошим цветом лица. Ему еще нет шестидесяти, это хороший возраст! Забудем про интриги и двор. У него молодая, прелестная жена, и они любят друг друга без памяти. В средствах пока стеснения нет и не будет, главное — правильно вести себя при дворе. Пока с ним любезны, ни одно значительное торжество не обходится без присутствия министра Медицинской коллегии.
Сейчас по его сведениям государыня отправилась пешком в Свято-Троицкий монастырь, не велико расстояние, всего-то девятнадцать верст, но паломничество займет дней десять, а может быть, и месяц
[8]
, Елизавета не позвала его с собой, потому что знает — в глубине души он католик. И потом, Бестужев тоже не таскается на богомолье, у него дела. Ах, кабы у Лестока тоже были государственные дела! В конце концов можно широко заняться медициной, не самому, конечно, практиковать, его клиент — или государыня, или никто. Но можно провести ревизию госпиталей, проверить уровень мастерства хирургов, организовать широкий сбор лекарственных трав на Аптекарском острове. Все на покос ромашки придорожной! Каждому пахарю косу в руки, а бабам серп, чтоб жали пижму глистогонную и первоцвет. Мальчишки пусть по болотам отлавливают пиявок. Сам он против пиявок, дурную кровь удаляют кровопусканием, но Бургав обожает пиявок, и Лесток даст понять при дворе, что ему не чуждо новое слово в науке. Нужен проект о сохранении народа, для чего разобраться как-то следует с повивальными бабками. Надо добиться наконец, чтоб в Петербурге их было не менее десяти и чтоб они были освидетельствованы лекарями.
Шавюзо осторожно постучал пальцем в дверь и, не ожидая ответа, вошел в кабинет.
— Опять стоит… И на том же месте…
Лесток тупо уставился на секретаря; медицинские мысли вознесли его на вершину успеха, а здесь надо возвращаться в унылое и страшное сегодня, к незаметному мужичишке, который бродит вдоль палисадника, беззастенчиво глазея на окна особняка лейб-медика.
Сколько времени «агент», как стала называть его прислуга, наблюдает за домом, выяснить не удалось. Одно ясно, не день, не два, а давно. Кучер вспомнил, что видел того агента сидящим на крыльце казенной аптеки, что против особняка, еще в Троицин день. Вся улица тогда была в хмелю, каждый пел и веселился, а этот сукин сын сидел трезвый и глаза пялил. Агенты наверняка менялись, но других как-то не помнили, а этот лупоглазый всем приметился.
Но прислуга видела, да молчала, кому ж захочется приводить в ярость барина, у которого и так испортился характер: и капризен стал, и вздорен, и рукоприкладствует без причины. Только когда Шавюзо сам заприметил агента и допросил дворню, и выяснил, что слежка не прекращается и по ночам, только тогда секретарь посмел доложить обо всем хозяину. Лесток испугался, да, но чувство страха было заглушено яростью, охватившей его до корней, до белых глаз: «Схватить немедля!»
Шавюзо немалого труда стоило уговорить хозяина проверить подозрения и попытаться обходным путем выяснить, по чьему приказу торчит здесь этот лупоглазый. Словно почувствовав неладное, агент на два дня исчез, а потом появился как ни в чем не бывало — тот же засаленный камзол, тот же нахальный взгляд и полный карман семечек, шелуху от которых он сплевывал прямо в ограду палисада.
И опять Лесток зашелся от ярости:
— Я не хочу больше ждать! Я сам его допрошу. Бери кучера, лакеев. Вязать негодяя и в подвал!
Как только Шавюзо с четырьмя слугами направились к калитке, лупоглазый забеспокоился, прекратил лузгать семечки и с независимым видом, посвистывая, пошел прочь, а потом и вовсе припустился бежать.
К счастью, в этот поздний час Аптекарский переулок был пуст. Беглеца настигли у Красного канала и — кляп в рот, мешок на голову. Через десять минут агент лежал на каменном полу подвала, а лейб-медик стоял над ним, широко расставив ноги, опираясь на массивную палку. Лестоку большого труда стоило сдержать себя и не ударить палкой по этой жалкой, извивающейся плоти.
— Развяжите его. Кляп изо рта вон. Будешь орать, свинья, — прибью!
Лупоглазый не собирался орать, он только широко раскрывал рот, словно брошенная на берег рыба, и инстинктивно прикрывал руками голову.
— Кто приказал следить за моим домом?
Агент молчал, все так же нелепо открывая рот. Видно было, что он хочет сказать, да не может. У Шавюзо даже мелькнула мысль — может, он немой, из тех, у кого в свое время язык рубанули. Многие вельможи любили держать у себя подобных агентов на службе, чтоб в случае чего не болтали лишнее. Но Лестоку подобная мысль не пришла в голову. У него даже не хватило терпения ждать, пока этот подлый червяк очухается и обретет дар речи. В дело пошла палка. Лестока охватил азарт мясника. Он не знал жалости. Лупоглазый устал орать, что приказали в Тайной канцелярии, он по три раза прокричал фамилии тех, кто его сюда послал, и тех, кто следил за домом помимо него, а Лесток все бил и бил. Последний раз он пнул ногой уже бесчувственное тело, агент потерял сознание.
