В: Полно вздор молоть! Каков негодяй, на ходу сочиняет!
О: Честью клянусь, сэр! Стал бы я выдумывать небылицы, которым вы точно не поверите!
В: И вы готовы подтвердить, что он наставил на неё шпагу?
О: Как перед Богом.
В: Он что-нибудь произнёс?
О: Я не слыхал, сэр. Дик принудил её подняться, и они двинулись дальше, а Его Милость за ними. Шпагу хоть и опустил, но не убирает. А через несколько шагов вновь вскинул, точно боялся, что Луиза опять станет упираться. Так они достигли устья пещеры. И тут, сэр, новая странность, ещё почище. Прежде чем войти, Его Милость снял шляпу и прижал к груди, будто они вот-вот предстанут пред очи некой высокочтимой особы, в присутствии коей нельзя появляться иначе как обнажив голову… Не прогневайтесь, сэр, из песни слова не выкинешь. Вы сами велели рассказывать всё без утайки.
В: Как бы желая изъявить почтение? Вы это ясно видели?
О: Как вас вижу.
В: А потом?
О: Потом они вступили в пещеру, сэр. И больше не появлялись. А как прошло несколько времени — я бы успел до двадцати сосчитать — так из пещеры донёсся глухой женский крик. Негромкий, но слышный.
В: Голос девицы?
О: Её, сэр. Меня аж мороз продрал: ну, думаю, режут. Теперь-то могу сказать точно, что никакого убийства не случилось.
В: Велика ли была пещера?
О: С одного бока устье низкое, с другого просторное. Большая гружёная телега пройдёт без труда, ещё и место останется.
В: Вам не удалось обозреть внутренность пещеры?
О: Нет, сэр. Не глубже чем проникал солнечный свет. Дальше стояла тьма кромешная.
В: Не приметили вы внутри какую-либо фигуру или шевеление?
О: Ничего не видел, сэр. А смотрел хорошо, будьте благонадёжны. Ведь сколько часов прождал. А вокруг такая тишь, что поневоле усомнишься: не померещилось ли мне всё это. И тотчас понимаешь: нет, не померещилось. Вон она, епанча, возле камня брошена.
В: Вы не спускались в ложбину, дабы осмотреть место вблизи?
О: Не отважился, сэр. Страх разобрал. Мне пришло на мысль, что Его Милость, не во гнев вам будь сказано, задумал недоброе: забрался в эту глухомань выучиться тут чародейскому искусству. Вон ведь и получаса не прошло, как они скрылись в пещере, а на утёс, что над ней нависал, опустились две большие чёрные птицы — вороны, так их называют. И с воронятами. И давай каркать: не то радовались, не то надсмехались. А ворон известно что за птица, где ворон, там смерть. Добра от них точно не жди. Недаром он слывёт мудрейшим из всего птичьего племени. Такая о нём молва у меня на родине, ваша честь.
В: Очень мне нужно выслушивать про ваши детские годы и бабьи сказки! И про часы ожидания тоже можете пропустить. Выходил ли Его Милость из пещеры?
О: Не знаю, сэр.
В: Знаете!
О: Да нет же, сэр. Я ведь целый день прождал. Дик выходил, потом и девица, а Его Милость не показывался. Верьте слову, сэр. Как скрылся он в пещере, так с тех пор Джонс его не видел.
В: Тогда рассказывайте про слугу и девицу. Когда они вышли?
О: Только вечером, сэр, примерно за час до заката. И всё это время я провёл в ожидании. Солнце палит, а у меня ни капли воды и по части провианта прямо беда. Завтрак у меня был не Бог весть какой, чёрствый ломоть хлеба с сыром. Остаточки кое-какие в перемётной сумке у седла остались — с собой захватить не догадался. И уж так бедного валлийца на еду позывает — хоть волком вой. Ей-богу, правую руку бы отдал за какой-нибудь пучок полыни или яснотки.
В: Полно тебе расписывать свои мучения. Тебе нынче не от голода спасаться, а от виселицы. Рассказывай про их появление.
О: Всенепременно расскажу, сэр. Но прежде — ещё про одну странность. Я её не вдруг обнаружил. Из утёса над пещерой — там, где вороны сидели, — прямо из травы поднимался тонкий дымок. Вот как из печи, в какой обжигают известь. Трубы я никакой не заметил. Стало думать, в пещере горел огонь, а дым выбивался через трещину или отверстие.
В: Пламени не видали?
О: Не видал, сэр. И дымок-то шёл с перерывами: то идёт, то прекратится, то вновь пойдёт. А иногда мне случалось учуять его запах. Конечно, издалека хорошо не принюхаешься, но я разобрал, что тянет смрадом. Очень мне этот дух не понравился.
В: Стало быть, горели не дрова?
О: Дрова-то дрова, сэр, но кроме них ещё какая-то мерзость. Чад, как в дубильне, — от всяких диковинных солей или масел. Мало того, сэр, по временам в пещере раздавался гул, какой производит рой пчёл. То словно бы делался ближе, то как будто удалялся. Вокруг же меня — ни единой пчёлки, разве что шмель пролетит. Какие пчёлы, если цветов почти не видать — так, крохотки малые.
В: Гул, говорите, доносился из пещеры?
О: Да. Самое громкое — как жужжание. Но жужжание внятное.
В: К чему же вы всё это приписали?
О: Ни к чему, сэр. Я, изволите видеть, был околдован. Пожелай я уйти, всё равно бы не смог.
В: А говорите — «ни к чему».
О: Я же рассказываю по порядку, сэр. Я это вывел из беседы с Луизой, а говорили мы с ней после, — выходит, и речь о том впереди.
В: Хорошо. Прежде всего, готовы ли вы подтвердить, что во весь тот день не покидали своего укрытия?
О: Раза два отлучался, сэр. Всякий раз не дольше чем на пять минут: уходил поискать поблизости воды, а заодно и ноги размять. Тяжко ведь лежать без движения на жёсткой земле. Ей-богу, только два раза. А когда возвращался, внизу всё было как прежде.
В: Вы ведь говорили, что ночь накануне почти не спали? Не случилось ли вам заснуть на вашем дозорном месте?
О: Помилуйте, сэр, я небось не на перине нежился.
В: Ничего от меня не скрывайте, Джонс. Что за беда, если вы в уважение человеческой природы и обстоятельств позволили сну себя сморить. Ну?
О: Раз-другой нападала будкая дремота, как бывало в седле. Но чтобы уснуть по-настоящему — видит Бог, нет.
В: Вы ведь понимаете, для чего я делаю такой вопрос. Станете ли вы отрицать, что могли и просмотреть, как кто-то вышел из пещеры?
О: Быть того не может, сэр.
В: Очень даже может. Вы сами показали, что дважды отлучались. А про дремоту забыли?
О: Да я и вздремнул-то вполсна, сэр. Притом вы же ещё не знаете, что рассказала Луиза.
В: Так рассказывайте.
О: Так вот, сэр. Время, стало быть, шло, тени росли и уже протягивались по траве пастбища. Но самая мрачная тень пала на мою душу. Боюсь, не стряслось ли какого лиха: больно долго они не показываются. А мне здесь оставаться дальше не с руки: невелика радость торчать в такой глуши, когда стемнеет. Я было подумывал воротиться к месту нашего ночлега и донести обо всём правосудию, но смекнул, что в этом случае благородный родитель Его Милости сраму не оберётся. Нет, думаю, надо рассказать ему самому, а уж он пусть решает, как поступить.
