— Согласен, жертвоприношение Авраама — это революция, потерпевшая неудачу, — сказал Гавриил. — Но мы совершим ее заново.
— Впрочем, мы можем продолжить наш путь дальше в глубь Священной Истории, — упорствовал Сила, — и обнаружить там как бы самый источник тайной страсти Иеговы. Вспомни Каина и Авеля. Братья молились Господу, и каждый приносил ему в жертву плоды своего труда. Каин был земледельцем, он возлагал на алтарь фрукты и зерна, а пастух Авель — мясо и сало ягнят. Но Иегова отворачивался от приношений Каина и принимал дары Авеля. Почему? По какой причине? Я вижу только одну: Иегова терпеть не может овощи и обожает мясо. Нет сомнения, Бог, которому мы поклоняемся, хищник!
Как таковому мы и воздаем ему дань. Вот и иерусалимский Храм, прекрасный и величественный, высшая обитель лучезарной божественной власти… знаешь ли ты, что в иные дни из Храма, словно с бойни, дымясь, струится свежая кровь? Жертвенник, громадная глыба, сложенная из неотесанных камней с чем-то вроде рогов по углам, весь изрезан желобками, чтобы стекала кровь животных. Отправляя некоторые обряды, священники, преобразившиеся в живодеров, режут целые стада. Быки, бараны, козлы и даже стаи голубей содрогаются в этих местах в предсмертных конвульсиях. Их разделывают на мраморных столах, а внутренности бросают в огонь, дым от которого отравляет воздух в городе. Сказать ли тебе, что в иные дни, когда дует северный ветер, этот смрад доносится даже до вершины моей горы, сея ужас среди моих стад?
— Ты хорошо сделал, что пришел в эту ночь поклониться Младенцу, Сила-самарянин, — сказал Гавриил. — Вопль твоего сердца, друг животных, будет услышан. Я сказал тебе, что жертвоприношение Авраама оказалось революцией, потерпевшей неудачу. Но скоро Сын снова будет принесен в искупительную жертву Отцом. И клянусь тебе, на этот раз ангел не отведет Его руку. Отныне везде и всюду, вплоть до самого крохотного островка, выступившего из воды, и до скончания времен ежечасно на всех алтарях во спасение человечества будет проливаться кровь Сына. Видишь Младенца, который спит на соломе и которого вол с ослом вправе согреть своим дыханием, ибо он и впрямь агнец, — он и будет отныне единственным жертвенным агнцем, агнцем Божьим, он один и будет приносим в жертву отныне и во веки веков.
Ступай с миром, Сила, и как символ жизни можешь унести с собой молодого ягненка, которого ты положил у ног Младенца. Этому ягненку повезло больше, чем тому, которого заклал Авраам, — он может засвидетельствовать твоему стаду, что отныне алтари Господни не будут обагрены кровью животных.
После этой речи архангела настало благоговейное молчание — как бы провал перед наступлением страшного и прекрасного переворота, который оно возвестило. Каждый на свой лад и по мере своих сил пытался представить, каковыми будут новые времена. Вот тут-то и раздался скрежет цепей, ржавых болтов и смех навзрыд, нелепый и гротескный, — это был я, это было громовое «Ии-аа!» осла, стоящего в яслях. Да, это был я, что вы хотите, терпение мое истощилось, пора было положить этому конец. Ведь, ясное дело, нас снова, в который уже раз, забыли. Я не пропустил ни слова из разговора, но не услышал, чтобы помянули про ослов.
Все засмеялись — Иосиф, Мария, Гавриил, пастухи, мудрый Сила и вол, который ничего не понял, и даже Младенец весело заколотил ручонками и ножонками в своей соломенной колыбели.
— Само собой, — сказал Гавриил, — ослы тоже не будут забыты. Конечно, всесожжения их не касаются. На памяти священнослужителей еще не бывало, чтобы на алтаре заклали осла. Слишком много чести для вас, смиренные ослики! А между тем заслуги ваши велики — на вас взваливают непосильные ноши, вас бьют, оскорбляют, держа впроголодь. Но не думайте, что ваши беды ускользнули от глаз архангела. Вот, например, я отлично вижу глубокую гноящуюся ранку за твоим левым ухом, Кадишуйя, и страдаю вместе с тобой, бедный мученик, когда твой хозяин день за днем ковыряет ее заостренной палкой, чтобы боль подстегнула твои угасающие силы…
И архангел протянул свой лучезарный палец к моему левому уху, и тотчас глубокая гнойная ранка, не ускользнувшая от его внимания, затянулась, более того — она покрылась жесткой и плотной мозолью, которую никогда уже не сможет проколоть никакое острие. Я тотчас восторженно затряс своей гривой, издав победное «Ии-аа!».
— Да, добрые и скромные помощники человека в его повседневных трудах, — продолжал Гавриил, — вы будете вознаграждены Великой Историей, которая начинается нынче ночью, и награда послужит вашей вящей славе.
Однажды в воскресенье — это воскресенье назовут впоследствии Вербным — Господь отвяжет в деревне Вифании неподалеку от Масличной горы ослицу с осленком. Апостолы положат плащ на спину молодого осла, на котором никто еще не ездил, и Иисус сядет на него. И Господь совершит свой торжественный въезд в Иерусалим через Золотые Ворота, красивейшие ворота в городе. Ликующая толпа будет встречать пророка из Назарета криками: «Осанна сыну Давидову!», и ослик будет ступать по ковру из пальмовых ветвей и цветов, которыми жители города выстелют мостовую. А ослица будет следовать за ними, крича: «Ии-аа! Ии-аа!», чтобы объяснить всем: «Это мой осленок! Мой сынок!», потому что такой гордости не довелось испытать ни одной ослице в мире.
Вот каким образом кто-то наконец впервые подумал о нас, ослах, о наших нынешних бедах и грядущих радостях. Но для этого понадобилось, чтобы на землю прямо с небес спустился архангел. И я сразу почувствовал, что меня приняли в большую Рождественскую семью. Я больше не был непонятым одиночкой. Какую чудесную ночь могли бы мы провести все вместе в уюте нашей общей, святой бедности! И после скоромного утра полакомиться вкусным обедом!
Увы! Богатые всегда вмешиваются во все. Они в самом деле ненасытны, они хотят завладеть всем, даже бедностью! Кто бы мог вообразить, что эта обездоленная, устроившаяся между волом и ослом семья привлечет к себе царя? Я сказал — царя; какое там! Трех царей, да вдобавок настоящих восточных владык с роскошной и шумной свитой, с верховыми животными и балдахинами!
Пастухи успели удалиться, и безмолвие снова окутало эту удивительную ночь, как вдруг деревенские улочки наполнились громкими звуками. Бряцали удила, шпоры, оружие, в свете факелов сверкали пурпур и золото, раздавались приказы и возгласы на диковинных языках, и главное — показались странные силуэты животных, прибывших с другого конца света, — тут были нильские соколы, собаки, зеленые попугаи, красавцы кони, верблюды с крайнего юга. Недоставало только слонов.
Сначала любопытство собрало большую толпу. В деревнях Палестины отродясь не видали такого зрелища. Можно сказать, богачи не пожалели денег, чтобы украсть у нас наше Рождество! Но, в конце концов, что слишком, то слишком. Люди стали расходиться и попрятались по домам, в полях и среди холмов. Нам, мелкой сошке, от великих мира сего хорошего ждать не приходится. Лучше держаться от них подальше. Может, бедному сельчанину и подадут когда-нибудь грошовую милостыню, но сколько раз его высекут при этом хлыстом, как и бедного осла, случайно оказавшегося на дороге у властителя.
Так рассуждал мой хозяин. Разбуженный шумом, он собрал свои пожитки, и я увидел, как он прокладывает себе путь в нашем импровизированном хлеву. Мой хозяин — человек решительный, но неразговорчивый. Он молча отвязал меня, и мы покинули охваченную волнением деревню еще до того, как в нее вошли цари.
