Изабель Даудаль и ее подруги были аристократией Звенящих Камней. Крикливый и суетный народец из тридцати кардажниц был их плебсом. Когда Ги Леплорек решил создать матрасную мастерскую, чтобы иметь возможность использовать часть тика, производимую ткацкими цехами, для ее размещения смогли найти только бывшие конюшни, здание прекрасных пропорций, но сильно обветшалое. Десять первых кардов, выстроенных вдоль изъеденных сыростью известковых стен, были самого примитивного типа. Женщины, сидя на корточках, на досках, вырезанных в форме седла, левой рукой задавали качательные движения подвешенной на веревке выгнутой планке, нижняя сторона которой была усеяна кривыми гвоздями, точно подходившими к таким же гвоздям, торчащим из нижней фиксированной планки. Правая рука пригоршнями хватала шерсть и конский волос и засовывала их между двумя кардочесальными челюстями. Поначалу не проходило и месяца, чтобы какая-нибудь из работниц не прищемила правую руку между двумя досками. Ценой долгих усилий высвобождали чудовищно израненную руку из жуткой ловушки. В конюшнях назревал бунт. Поговаривали о забастовке, грозили сломать эти зловещие допотопные приспособления. Потом женщины снова доставали пучки ваты, которыми они затыкали ноздри от пыли, и работа под продолжавшийся ропот мало-помалу возобновлялась. Матрасная была постоянно погружена в облако черной и едкой пыли, вырывавшейся при малейшем прикосновении, из гнилых, грязных и рваных матрасов, и тем более, когда их вспарывали ударом резака. То был, конечно, не белый, легкий и чистый пух прядильной мастерской. Вонючая сажа покрывала пол, стены и въедалась в известку бывших конюшен. Некоторые работницы закрывали лицо, чтобы уберечься от укусов пылевой взвеси, плясавшей в лучах солнца, но Леплорек воспротивился этой привычке, по его мнению, увеличивавшей опасность несчастного случая. Бунт всегда выражался устами Денизы Малаканте, которая выступала глашатаем работниц матрасного цеха в силу своей стойкости, влияния на подруг и постоянной агрессивности, по-видимому бывшей чертой ее характера. Она в конце концов добилась покупки большого круглого карда, барабан и цилиндры которого приводились в движение электромотором. Усталость и риск несчастного случая значительно снизились благодаря этой машине, зато пыль, гонимая вращением деталей, вырывалась из всех отверстий и делала воздух в конюшне окончательно непригодным для дыхания.
Социальное брожение тридцатых годов нашло благодатную почву, и «Звенящие камни» испытали первую забастовку в тот день, когда праздновался день рождения Марии-Барбары. Леплорек умолял Эдуарда поговорить с кардажницами, которые с утра прекратили работу и угрожали сейчас, днем, занять ткацкие и прядильные цеха, чье продолжающееся стрекотание, по их мнению, представляло собой провокацию. Эдуард был слишком ответственным человеком, чтобы уклониться от такого вмешательства, хотя и испытывал к нему глубокое отвращение. Он оторвался от свечек и бокалов с шампанским и в одиночку пришел на фабрику, предварительно отправив Леплорека домой и попросив его до завтра не показываться. Потом он пошел в ткацкий цех. Он на день остановил машины и освободил работниц. Затем он вышел к кардажницам, улыбающийся, любезный, поблескивая усами. Встретившее его молчание было скорее удивленным, чем враждебным. Он обратил его себе на пользу.
— Прислушайтесь, — сказал он, подняв палец. Вы слышите пение птиц, вы слышите лай собак. Вы не слышите больше шума станков. Я приказал остановить их. Ваши подруги на день вернутся домой. Вы можете поступить так же. Я возвращаюсь в Усадьбу, где мы празднуем день рождения моей жены.
Потом он стал передвигаться от одной группы к другой, с каждой женщиной говоря о ее семье и о мелких проблемах, обещая изменения, реформы, вмешательство со своей стороны на всех уровнях. Видя его во плоти и крови, пораженные и оробевшие работницы не сомневались, что он не пожалеет себя и «разобьется в лепешку», чтобы улучшить их участь.
— Но кризис, кризис, дети мои! — не раз восклицал он.
Дениза Малаканте, временно побежденная этой притворно отеческой инициативой, как она позже охарактеризовала вмешательство Эдуарда, замкнулась во враждебном молчании. Закрытые на день цеха наутро снова работали с полной отдачей. Все поздравляли Эдуарда. Он один твердо знал, что ничего не решено, и сохранил от инцидента горечь, способствовавшую его отдалению от «Звенящих камней». Более чем когда-либо их хозяином стал Леплорек, и социальное движение после такого фальстарта организовалось в сотрудничестве с Федерацией рабочих текстильной промышленности.
Как бы ни был прискорбен вкус, толкавший Жана к кардажницам, это было ничто по сравнению с той склонностью, что влекла его в бывший автомобильный сарай, где временно складывали матрасы. Естественно, крестьяне, основные наши клиенты, отдавали нам свои матрасы только при последней крайности. Поэтому, узнав про башни безмолвия, куда индийцы парси складывают трупы мертвецов, чтобы отдать их на растерзание стервятникам, я немедленно представил себе это нагромождение бесформенных и вонючих предметов, иногда доходивших до окошек под кровлей сарая. За исключением стервятников, именно эти адские капища напоминали мне груды подстилок, где спали поколения мужчин и женщин, — пропитанные всеми мерзостями жизни, потом, кровью, мочой и спермой. Кардажницы казались мало чувствительными к этим миазмам и, судя по их кудахтанью, напротив, искали в недрах этих матрасов богатство и осуществление мечты, потому что у всех до единой были свои истории про найденные в набивке из конского волоса и шерсти колдовские черные книги, а то и клад из банкнот или золотых монет. Но Жан задерживался в сарае подолгу не в поисках сокровищ. Обычно, проторчав весь день в кардажной, он заканчивал там день, и думаю даже, ему случалось взбираться на груды матрасов, чтобы прикорнуть в этом узилище зловоний.
Когда, позже, обретая нашу близнецовую близость, он сплетался со мной на ночь, мне требовалась вся сила убежденности и заклинаний, чтобы подчинить и изгнать приторную вонь, блуждавшую по его телу Эта разновидность изгнания духов была одновременно обрядом и необходимостью, потому что после раздельных блужданий в течение дня нам было необходимо для обретения общего запаса, для возвращения каждого в тот порт приписки, которым был для него парнобрат, — совершить усилие очищения, освобождения от следов балагана, от посторонних примесей, и это усилие, если совершалось нами одновременно и вместе, в основном было направлено на другого, при этом каждый очищал, освобождал парнобрата, делая его тождественным себе. Так что, стараясь вырвать Жана на близнецовую ночь из кардажного цеха, я вынужден признать, что сам он работал над отрыванием меня от того, что было в моей жизни самым чужим для него, от сновального цеха с его тремя непорочными девами, под предводительством красавицы Даудаль. Противопоставление сновальщиц и кардажниц, несомненно, было тем, что больше всего способствовало нашему разобщению, и тем, что ежевечерне надо было стирать путем долгих усилий сглаживания и примирения ради возможности торжественно отпраздновать ночью наше обретение друг друга. И все же мне это усилие было естественней, потому что оно совпадало с самим смыслом снования, которое является сочленением, согласованием, объединением сотен нитей, лежащих вместе на навое, — тогда как кардаж — это разрыв, разлад, резкое расчленение двух материй, движущихся в противоположных направлениях и раздираемых между кривыми гвоздями. Склонность Жана к Денизе Малаканте, кардажнице, — если она имела значение (а как ей его не иметь?) — выдавала нрав вздорный, едкий, сеющий разногласие и смуту, и была плохим предвестником дою его свадьбы. Но я уже говорил: эта видимость брака с Софи, по сути, была лить разводом со мной.
