— Отец, — пискнула Рути, — не может быть, чтобы ты отдал это в качестве платы за переплет.
— Не в качестве платы! — ощущение вины и неуверенность сделали его голос жестким. — У Аггады должен быть достойный переплет. Где еще мы возьмем серебро, чтобы украсить его? Переплетчик нашел кузнеца из Таррагоны, который сделает работу даром, потому что хочет зарекомендовать себя перед семьей Санц. Он сейчас в переплетной. Ждет. Иди скорей.
Сначала он думал продать шкатулку в качестве выкупа за сына. Но на крышке написано слово Бога, и продать ее христианину, который расплавит ее и напечатает монеты, было постыдным делом, возможно даже греховным. Он придерживался фундаментальных основ веры. Потом он нашел выход. Он использует серебро для украшения Аггады. Святое так и останется святым. Брат непременно оценит такой прекрасный подарок. Как же иначе? Давид уверил себя в этом. Это была единственная его надежда, а потому он чрезвычайно рассердился, когда заметил, что Рути все еще стоит перед ним и держит пакет так, словно хочет его вернуть.
— Но мама, возможно, на это не согласится. Я… я… боюсь, что она на меня рассердится.
— В этом можешь не сомневаться, Воробышек. Но не на тебя. У меня есть на то причина, как я уже сказал. А теперь поторопись, а то подлец воспользуется твоим запозданием в качестве предлога промедлить с работой.
Отцу можно было об этом не беспокоиться. Каким бы человеком Миха ни являлся, мастером он был отменным и знал, что иллюстрации и текст, переданные ему Бен Шушаном, должны превратиться в книгу исключительной красоты. Это поднимет его репутацию в глазах богатых евреев общины. Такие возможности приходят не каждый день, поэтому он отложил все остальные заказы.
Аггада лежала на столе в переплете из мягчайшей кожи козленка. В центре оставалось пустое место.
Серебряных дел мастер был молодой человек, только что вышедший из учеников, но на редкость одаренный. Он нетерпеливо выхватил у Рути пакет, развернул его, рассмотрел шкатулку.
— Очень красиво. Жаль разрушать такую работу. Но обещаю: твоя мать получит взамен нечто достойное такой жертвы.
Он развернул на столе маленький пергамент и нарисовал на нем центральный медальон переплета. Это была эмблема семьи Санц в виде крыла, а окружали ее розы — символ семьи Бен Шушанов. Нарисовал и будущие застежки из крыльев и роз.
— Если понадобится, буду работать всю ночь. Подготовлю книгу к шаббату, как просил твой отец, — сказал он.
Бережно завернул книгу и шкатулку и ушел. До Таррагоны несколько миль, надо успеть, пока не стемнело: по ночам орудовали банды.
Рути провела пальцем по сшитым дестям, притворяясь, будто разглядывает строчку. Ждала, когда кузнец выйдет из мастерской. Она заметила букву союза — их секретный знак, нацарапанный на лежавшем на столе клочке пергамента.
Переплетчик отвернулся от дверей, облизал губы. Рути почувствовала на спине его руку. Он подталкивал ее к отгороженной части комнаты. Рути возбудил знакомый запах кожи. Она повернулась к Михе, мягкими руками стащила с его узких бедер передник, освободила под ним одежду и ощутила во рту острый и соленый вкус.
Она все еще чувствовала этот вкус, когда стояла перед входной дверью своего дома. К ужину опоздала и боялась войти. Думала, что родители ссорятся из-за пропавшей шкатулки, но, когда, набравшись смелости, вошла, увидела, что мать, как всегда, ворчит из-за обычных отцовских прегрешений. Битвы не было, все как обычно. Рути не поднимала глаз от еды, боялась взглянуть на отца. Интересно, какую байку он ей сочинил? Очень хотелось спросить его об этом. Но некоторые вещи на земле были возможны, а некоторые — нет, и Рути понимала разницу.
Когда Ренато принялись допрашивать в третий раз, он так ослабел, что не мог стоять. Альгвазилы тащили его под руки. Он оказался в черной комнате, пахнувшей свечным воском и его собственным потом.
— Рубен Бен Шушан, признаешься ли ты в том, что имел в собственности вещи, которые требуются евреям для молитвы?
Он пытался говорить, но из разорванного горла вырывался только шепот. Хотел сказать, что не молился, как еврей, амулеты тут ни при чем. Он отказался от еврейских молитв, когда ушел из отцовского дома. Верно то, что он полюбил Розу, прежде чем полюбил ее церковь. Но священник, крестивший его, объяснил, что любовь, которую он чувствует к Розе, была частичкой его любви к Господу. Она дана ему в знак грядущего спасения. Так учил Христос. Он сомневался, пока не поверил, что Иисус и в сам деле был мессией, которого ждали евреи. Ему нравились обнадеживающие рассказы священника о небесах. Возможно, больше всего привлекла его мысль о том, что тело жены будет доступно ему почти в любое время. Это куда приятнее, чем строгая дисциплина воздержания, ожидавшая его каждые полмесяца с еврейской женой.
Он держал амулет не потому, что тосковал по еврейской молитве, а потому, что скучал по отцу, которого любил всем сердцем. Утром, когда вставал, и перед сном прижимал к себе амулет — не для молитвы, а для мыслей об отце и о любви, которую вложил он в написанный им пергамент. Но любовь к еврею и к его работам была сама по себе грехом для священников инквизиции.
И он кивнул.
— Что ж, так и запишем, что этот еврей, Рубен Бен Шушан, сознался в иудаизме. Признай, что ты обратил в свою веру и жену. Нам говорили, что видели вас, молящимися вместе.
Ренато испытал новый приступ страха. Его жена. Невинная, невежественная женщина. Неужели он станет причиной ее страданий? Он отчаянно замотал головой, насколько хватало у него сил.
— Признай это. Ты учил ее своим молитвам и заставлял молиться вместе с тобой. Тому есть свидетель.
— Нет! — прохрипел Ренато, наконец-то отыскав голос. — Они лгут! — выдавил он из порванной глотки. — Мы молились за Отца Нашего и Деву Марию. Только за них. Моя жена понятия не имела, что я принес в дом еврейский амулет.
— Были ли у тебя эти вещи, когда ты заключал брачный контракт?
Ренато покачал головой.
— Как давно он у тебя появился?
Он прошептал разбитыми губами:
— Только месяц.
— Ты хочешь сказать, что стал иудеем месяц назад?
Он кивнул.
— Тогда кто дал тебе амулеты?
Ренато сморщился. Он этого вопроса не предвидел.
— Кто дал тебе их? Назови этого человека.
Ренато почувствовал, что комната начинает кружиться, и схватился за стул.
— Назови его! Я даю тебе еще один шанс.
Священник подал сигнал, и человек в маске двинулся к Ренато. Альгвазилы схватили Ренато и стащили со стула. Он не сопротивлялся, и они поволокли его из комнаты вниз по ступеням. Затем они привязали его к лестнице и перевернули ее над ванной. Его тело сотрясали рыдания. Он слышал, как наливают воду в кувшины. Тем не менее он молчал. И только когда они взяли кляп и стали пихать ему в рот, он закричал. Боль обожгла ему горло.
