Все оживляются. У Шанталь один из тех голосов, которые запросто доносятся из конца в конец Галери Лафайет.
— Я тоже разделяю беспокойство капитана Русселя и, как и он, изучаю архивы здесь и в Алжире в надежде обнаружить источник утечки, которая, как все мы знаем, имеет место. Это и в самом деле длительный процесс исключения вариантов и уменьшения их количества. В ходе моих изысканий я обнаружила, что наш разведывательный архив то и дело меня обескураживает. Я не первая, кто это заметил. Постепенно я скрепя сердце и лишь в порядке рабочей гипотезы пришла к выводу, что недостатки системы подшивки и хранения документов не могут служить помехой в решении проблемы… скорее наоборот, они многое объясняют.
Слушая Шанталь, я испытываю легкую тошноту. Неужели в то время, как я думал, что ее дурачу, она дурачила меня?
Шанталь продолжает:
— Должна сказать, что окончательные выводы делать рано. Я бы порекомендовала поручить детальное изучение архива в Форт-Тибериасе непредубежденному человеку. Вполне возможно, я и капитан Руссель настолько сроднились с этими документами, что уже не способны разобраться в той путанице, которую я в них заметила. Кроме того, полагаю, было бы небесполезно обязать всех, кто занимается проверкой и систематизацией разведывательного архива, подготовить отчеты о своей работе для…
Стерва! Стерва! Вслух она этого не говорит, но все прекрасно понимают, о чем она умалчивает. С одной стороны, я почти уверен, что сумею доказать свою невиновность. С другой стороны, Шанталь, по-моему, положила начало процессу, который будет длительным, но чей исход неминуем. События на совещании комиссии по безопасности развиваются слишком медленно. Пора их поторопить. Активные действия — лучшее решение проблем.
— Я знаю, как решить эту проблему, мой полковник!
Жуанвиль удивленно отрывается от созерцания песчаной розы. Я показываю ему свой «ТТ». Потом стреляю. От выстрела с такого близкого расстояния он летит назад вместе со стулом. Песчаная роза осыпается. Затем я убиваю этого чванливого торгаша Потье — просто потому, что он сидит рядом со мной и я панически боюсь, как бы он не вырвал у меня из рук пистолет. Дальнейшие мои — да и всех прочих — действия описанию поддаются с трудом. Люди мечутся в поисках укрытия. Кажется, моя третья пуля, предназначавшаяся Шанталь, просвистела у нее над спинкой кресла. Все кричат. У кого-то из присутствующих, вероятно у Рокруа, тоже есть пистолет, и от потолка рикошетирует пуля. Включается сирена на стене внутреннего двора, откуда тоже доносятся крики. Дверь распахивается. На пороге только один десантник. Второй, должно быть, побежал за подмогой. Я без труда убираю оставшегося, прежде чем он успевает поднять винтовку и выстрелить.
Я бросаюсь бежать по коридору. Сразу за углом обнаруживаю спешащих навстречу капитана Дезино и шестерых легионеров.
— Капитан Дезино, эти штатские… в зале заседаний команда смертников ФНО… полковник убит. Поставьте в коридоре охрану. И еще мне нужны люди на крыше. А также на противоположной стене — для наблюдения за окнами.
Ему непросто все это усвоить, но он кивает, и я бегу дальше. Во дворе я вижу, что через главные ворота мне не выбраться. Они надежно заперты на засов, и часовой там уже начеку. Можно было бы попытаться обмануть часового и выйти через ворота, но едва ли это получится. Неплохо бы по крайней мере вернуться в архив и там напоследок хорошенько напакостить, но бумага, к сожалению, горит очень медленно. Каким бы образом мне ни было суждено отсюда уехать — на джипе или в гробу, — я хотел бы причинить как можно больший ущерб. Ну, и куда теперь? Что дальше? Думай. Думай.
Глава седьмая
В коридоре, ведущем в прачечную, я останавливаюсь на полпути и проверяю, не идет ли кто-нибудь с той или другой стороны. Потом прислоняюсь к одной стене, достаю ногами до противоположной и, извиваясь, отталкиваюсь. Ширина коридора — метр с четвертью. Прижимаясь спиной к одной стене и упираясь ногами в другую, я постепенно поднимаюсь над проходом к потолку. На левой стене, в двух с половиной метрах от пола, есть место, которое я заприметил совсем недавно — и тогда еще не имел понятия, для чего оно может пригодиться. Это узкий выступ под самым потолком. Наверно, он образовался в результате неправильной прокладки труб в прачечную. Ширина этого пространства — сантиметров шестьдесят, длина — метр с четвертью, а высота — чуть меньше метра. Удобно там не устроишься. Это место очень похоже на камеры, в которых мы держим под арестом рядовых. Я намерен здесь переночевать. Пока внизу громко топают легионеры, у меня есть время подумать. Это все, что у меня есть.
Ну и что же мне теперь делать, черт подери? Я слушаю, как подо мной ходят легионеры. Обрывки разговоров ничего не дают. В сущности, солдаты почти ни о чем и не говорят. Они еще не знают, что случилось с полковником и со мной. Нас никто не видел. Ворота форта закрыты. Все увольнения отменены. Отменена и отправка большинства разведывательных групп.
Я лежу, растянувшись на выступе, и размышляю. Думать сразу о нескольких вещах — это мое проклятие. Вот и сейчас я думаю, как бы мне слезть с этого выступа и выбраться отсюда. Но при этом обмозговываю все, что произошло на совещании по безопасности, а также думаю о Шанталь. Мысли складываются в параллельные цепочки, которых никогда не бывает меньше двух.
В течение последних трех дней я пытал человека, после чего убил его. Потом уложил еще троих. Полковника я в общем-то уважал, даже любил, — и прикончил. Но убийство нельзя назвать убийством, если оно совершено исполнителем воли народа. Это казнь. Кроме того, я систематически обманывал женщину, с которой спал. Но я считаю, что такая женщина, как Шанталь, меня не достойна. Я могу отдавать должное ей и ее ценностям. Наверно, в известном смысле я ими восхищаюсь, но при этом категорически их не приемлю.
Многие мальчишки не усмотрели бы ничего плохого в том, что Шанталь поклялась возродить в двадцатом веке ценности д’Артаньяна, — как раз наоборот. Но об этом еще надо поразмыслить. Каковы ценности д’Артаньяна? Он — роялист. Шанталь — роялистка. По мнению Шанталь, с 21 октября 1791 года во Франции отсутствует законная форма правления. Д’Артаньян — католик старого закала. Шанталь — католичка старого закала. Он привержен традициям. Она привержена традициям. Оба они — пламенные патриоты. Д’Артаньян верил в то, что он вправе вершить правосудие своими руками, разве не наблюдал он за казнью Миледи де Винтер? Шанталь и ее друзья тоже не видят в этом ничего дурного. Их символы — шпага, топор и конь. Их происхождение и их вера дают им право повелевать арабами.
В темном, сумрачном мире Шанталь и д’Артаньяна мы стоим на опушке леса, который, похоже, тянется до бесконечности, и нас переполняет неизбывная тоска. В глубине леса мы с трудом различаем освещенные свечами окна часовни. По лику луны стелется дым из трубы крестьянской хижины. Предостерегающе звучит охотничий рог, потом еще и еще раз, и мы видим всадников, мелькающих между деревьями на опушке, — рыцарей в алых плащах с золотой бахромой. В свете факелов стальные шлемы отливают золотом, в лунном сиянии — серебром. Уже развернуто белое знамя с золотыми лилиями Франции — эмблемой династии Бурбонов. Орифламма уже вручена непорочной невесте, что стоит в лесной часовне у алтаря. По чему мы тоскуем? По священным таинствам? Или по тихим радостям прошлого?
